Александр Завьялов - Театральные подмостки

Я повернул голову и увидел того самого чиновника Закупоркина. Он уже стоял и грузно нависал над столом, глаза его безумно ворочались, губы дрожали, а пот лился уже в три ручья и крупными градинами падал на пол.

Гости от неожиданности затихли, тоже повернулись к чиновнику – и почти все вдруг захохотали.

Закупоркин в каком-то паническом отчаянии выхватил невесть откуда пистолет и неумело стал палить куда ни попадя. Как ни странно, я совсем не испугался, а с цепенеющим восторгом смотрел на это безумие. О других и говорить нечего – застолье просто клокотало от хохота! А ведь я ясно видел, как пули попадают в людей. У Семиренко появилась кровавая дырка во лбу, у моей благоверной – две, и, вот поди ж ты, никакого вреда. Раны от пуль через несколько секунд исчезали, как будто их и не было вовсе.

Наивная Геля Смирнова-Коркина, влюблённая во всяких крутых парней и успевшая в свои двадцать пять трижды побывать замужем, вскочила, захлопала в ладоши и закричала восторженно:

– Потрясающе! Блистательно! Браво!

Один только Кирилл Геранюк вроде как и правда умер. Его бездыханное тело повалилось со стула, а из виска потекла струйка крови. Это пулевое ранение и не собиралось затягиваться.

Думаю, о Кирилле нужно сказать подробнее. Он на криминальном коньке прославился. В театре у него роли незначительные, разве что мелькнёт где-нибудь в эпизоде или в массовке сверкнёт тускло и серенько, а вот в бандитских сериалах он нарасхват. График его на несколько лет расписан. Да знаете вы его: у него дырка на подбородке, а ещё он голову всякий раз бриолином мажет и волосы зачёсывает назад для пущей важности и авторитетности. Кирилл и в жизни не улыбчивый. Так окрутел в своём образе, что уж и сам не помнит себя настоящего. И всё же в самом начале праздника нет-нет да и улыбался, иной раз и сгогатывал над шутками, и сам что-то вворачивал с пошлым юморком. Правда, когда за столом «мертвецы» появились, он опять стал угрюмым, словно привычную маску нацепил. Видно было, как он от какой-то своей страшной думы еле крепится, комок в горле перекатывает, желваки на скулах перетирает. Когда Закупоркин начал стрелять, Кирилл даже и не шевельнулся. Так и сидел, обхватив голову руками и уставившись в одну точку. Тут-то его и нашла шальная пуля.

Я уж было бросился к Кириллу, как вдруг он и вовсе исчез. И никто на это внимания не обратил, словно ничего особенного не произошло.

У чиновника какой-то резиновый пистолет оказался. Он выпустил под сотню пуль, стрелял бы и ещё, но моя ненаглядная супруга остановила его.

– Дайте-ка мне! – лопаясь от нетерпения, она выхватила пистолет и, не мешкая, с каменным лицом выстрелила мне в голову. И тут же истерично расхохоталась, увидев у меня дырку во лбу.

Она, целясь в разные части моего тела, палила и палила с нескрываемым удовольствием, а я лишь чувствовал лёгкие покалывания. Тут уж я окончательно понял, что из ума выбился.

Внезапно Лера резко обмякла, сразу стала доброй и спокойной. Виновато улыбнувшись, она села на своё место и как ни в чём не бывало стала накладывать себе в тарелку всего помаленьку вегетарианского.

Угомонились и гости.

– Очень смешно, – фыркнула Ольга Резунова.

Бортали-Мирская тоже не поленилась и сказала:

– Не всякая пуля долетит до середины головы… Особенно если это голова Бешанина…

– Такая большая, Лидия Родионовна? – мило улыбаясь, спросила Лиза Скосырева.

– Нет, такая тугая…

– А я думаю, – просунулась Зина Караева, – чтобы раскинуть мозгами, ума большого не надо…

Старик Алаторцев вдруг Геранюка вспомнил.

– Жалко Кирилла… Одначе сам виноват. Вот так побегай из одного криминального сериала – в другой, туда-сюда, туда-сюда… И везде его убивают, и сам старается… Вредная привычка. Надо было и духовное что-нито…

Я ничего не понял.

– Ну вы даёте! – сдавленным голосом прохрипел я. – Я что, свихнулся? Или, может, вы все спятили?

– Ваня, ну ты сам посмотри, – с этими словами в руках у Ольги Резуновой невесть откуда большое зеркало объявилось. Поднесла его мне и говорит: – Только ты не ужасайся, будь мужчиной, держи себя в руках.

Легко сказать… Глянул я в зеркало… Ну, лейкопластырь с носа пропал, а сам нос выправился, гладенький стал, ровненький, опухоли – как не бывало. Да и со всего лица синяки и ссадины исчезли. Как будто и не попадал я ни в какую аварию.

Вроде ничего особенного, вокруг гораздо всё нелепей и несуразней, а на меня какая-то апатия навалилась.

– И что это значит? – спокойно спросил я.

Все молчат, глаза прячут.

– Ты умер, мой родной, – с усмешкой сказала Лера.

– К тебе гроб на всех парах скачет! – весело добавила Лиза Скосырева.

Кто-то посмеялся, а вот мне стало совсем не до шуток. Я лишь кисло усмехнулся и ничего не ответил. В свою смерть я, конечно же, не поверил, но во мне уже начала набухать какая-то злость, когда посылаешь всё к лысой бабушке.

– Да, Вань, так и бывает. Только в самый пыл войдёшь, а тебя уже выпрягают, – покачал головой Сергей Белозёров. – Я тоже чуть больше твоего пожил. Сцена забрала, сцена. Только я не на пирушке, а во время спектакля окочурился. Помнишь, я тогда Чацкого играл. «Карету мне! Карету!» – да и упал замертво.

– Вот именно… – задумчиво сказал я. – Призраки, галлюцинации – это уже шизофрения… шубообразная…

Со всех сторон посыпались смешки, забавные колкости. А Лера смотрела на меня снисходительно и с нескрываемым злорадством.

– Ваня, успокойся, не смеши людей.

А меня гляди и впрямь в бешенство швырнёт. И швырнуло бы, не появись наш молодой актёр Глеб Обухов. Вбежал он на сцену весь такой заполошный, горем пришибленный, глаза как у окуня.

– Ивана Бешанина машиной сбило! Насмерть! – закричал он.

Час то часу не легче! Смотрю на Глеба, а он меня сразу-то не приметил или не узнал из-за костюма этого. От волнения, видать, ему голову обнесло, в глазах помутилось.

Ну, все лица, конечно, в мою сторону.

– Ты что мелешь, не по глазам, что ли? А это тебе кто? – строго спросила Бортали-Мирская, показывая на меня.

– Надо было Ване место на Ваганьковском кладбище подарить… – пошутил кто-то.

Тут уж я не выдержал и вспылил:

– Да вы что, сговорились, что ли?! Послушайте, эту комедию пора сворачивать!

Глеб, увидев меня, за сердце схватился, очумелыми глазами на меня смотрит, смотрит… а я-то вижу, что он играет, да ещё так фальшиво, бездарно.

– Что это?.. – чуть не плача, говорил он. – Я же своими глазами видел! Искорёженный он, голова пробита, мозги наружу… врачи и не пытались. Иван был, точно… я же… видел…

– Ты нас не путай. Ваня у нас на сцене умер, как и положено актёру, – сказала Бортали-Мирская. – Все актёры умирают на сцене! Ты разве не знал? Хочешь сказать – Ваня плохой актёр? Или не наший он, раз его машиной придавило?