Наоми Эдкинс - Дом, в котором нас не будет

Вернемся к моему городу – а точнее, к людям, которые в нем живут. Разумеется, мы умираем и рождаемся, это нормально и естественно, но это единственные изменения, которые могут с нами произойти. Вот только воспринимаем мы этот естественный процесс не совсем нормально, точнее не так, как это делают другие люди. Если у кого-то родился ребенок, мы стараемся воспринимать это спокойно, искренне надеясь, что в дальнейшем с ним ничего не случится и ничто ему не навредит. Если же кто-то умирает, мы радуемся за этого человека так, как радовались бы за себя самого в момент везения. Этот человек счастливчик, он умер своей смертью, у себя дома. И главное, в последние минуты жизни он знал, что вся его семья жива и на данный момент им ничего не угрожает. Он отпустил все обиды, всю боль и страдания. Ему не придется видеть того, что наверняка придется видеть оставшимся. Никто не проронит о нем ни слезинки, все лишь тихонько улыбнутся, провожая его в последний путь. А мы, те, кто остались, будем пытаться жить дальше, надеясь, что когда-то и нас будут провожать с улыбкой.

Мы свободные люди, мы можем делать почти все, что захотим. У нас нет определенного свода законов и почти нет правил, которым мы должны следовать. Единственное, чем мы руководствуемся, это голосом совести, достоинством и честью. Никто бы не посадил нас за кражу или убийство, нам не выписали бы штраф за хулиганство или непристойное поведение. У нас нет черты, которую мы могли бы переступить. В этом мире нам дозволено многое. Мы оторваны от нормального мира. Наша жизнь перевернута с ног на голову. Но что бы с нами ни происходило, мы всегда помним о том, что мы в первую очередь люди. Люди, от которых требуют только одного – жить, и ничего больше.

Дождь понемногу стихал, облака рассеивались. От дома Петшей до церкви идти было довольно далеко, кроме того, чем ближе я подходила, тем больше мне хотелось повернуть назад. У этого места была своя история. История, которую мне рассказали очень давно. Но я помню ее, словно это было вчера и происходило при мне.

Наш город строился по очень тщательно продуманному плану. Архитекторы, если их можно так назвать, точно знали, сколько должно быть домов, в каком порядке они должны стоять и какими быть. Никто не имел права строить дом так, как он хочет, даже цвет должен был быть таким, как указывалось в плане. Если кто-то вдруг решил нарушить это правило, его дом сжигали, а на его месте не позволяли строить новый. В плане города была только одна церковь, на ее строительство выделялось очень мало материалов, поэтому достраивалась она из остатков уже готовых домов. Люди приходили в это место когда угодно и находились там столько, сколько им потребуется. Они приходили туда за спокойствием, просили помощи и защиты. Это место было единственным, где они чувствовали себя в безопасности. Однажды, когда город уже крепко стоял на ногах, а люди пытались хоть как-то угодить своему правителю, в город пришла сильная засуха – земли горели, урожая не было. Люди понимали, что их вины в этом нет, это природное явление, с которым не поспоришь. Единственное, что они могли делать, – это молиться и снова просить защиты. Они делали это каждый день, церковь была переполнена людьми – голодными и напуганными, но сердца их были наполнены надеждой на лучшие времена. Никто даже не мог подумать о том, что место, в котором люди чувствовали себя безопаснее, чем дома, может принести им столько страданий. В один день правитель переступил порог этого здания; отчего-то люди решили, что он, как и все, пришел просить помощи, но они сильно ошибались. Видя, как люди стоят на коленях не перед ним, он разъярился, как дикий зверь. Кровь залила его глаза, лицо исказила злоба, в этот момент люди понимали – нет на свете существа кровожаднее, чем он.

– Город горит, – шипел он. – Огонь постепенно подбирается к вашим домам, а вы сидите здесь. Вы слабые люди, вы не умеете противостоять препятствиям. Вы недостойны жить рядом со мной, вы недостойны подчиняться мне.

С этими словами он вышел и приказал людям развести огонь. Он приказал закрыть все окна и двери и впустить огонь в переполненное людьми место. В этот момент улица была наполнена криками ужаса: кто-то молил о пощаде, а кто-то выкрикивал проклятия в его сторону. Он смотрел на это спокойным взглядом – казалось, он наслаждался этими стонами и рыданиями.

Последним, что видели эти люди, была мимолетная улыбка и холодный взгляд их правителя.

После этого церковь пытались снести, но Александр не разрешил. Он пригрозил людям, говоря, что, если с церкви отпадет хоть кирпич, он заморит голодом всех детей в возрасте до трех лет. Дело в том, что Александр требовал, чтобы каждый год в семьях появлялся новый ребенок, – таким образом он увеличивал население своего города. Поэтому детей в возрасте до трех лет в городе было достаточно, чтобы напугать людей. Хоть родители и знали, что ждет их детей в будущем, голодом их морить они не хотели. А церковь стояла и стоит по сей день, вот только предназначение у нее теперь другое.

Как и было положено, рядом со зданием никого не было, но двери были открыты. В эти двери ни в коем случае никому нельзя было входить. Такой поступок был против правил, и никто не мог его нарушить. Это правило придумали мы сами, и причина, по которой мы должны были его соблюдать, – уважение, которое мы должны испытывать друг другу. Если ты вошел в здание, значит, ты поддерживаешь человека, который находится внутри, а этого делать нельзя. Ведь тогда ты бессердечный эгоист, который не способен разделять людское горе. Я не была эгоистом, но внутрь зашла.

Мне было страшно, и этого не скрыть. Если бы рядом со мной был хоть один живой человек, то он бы не смог не заметить, как я дрожу. Но рядом со мной была только Кэтрин.

Первое, что я увидела, когда вошла внутрь, – подобие скамейки, на которой лежало ее тело. Она была одета в легкое белое платье, волосы распущены, а руки сложены по швам. Видимо, так это и должно быть. Я боялась подходить к ней ближе. Я знала, что мне не понравится то, что я увижу. Но ведь за этим я и пришла – посмотреть на нее и проститься.

От жутких сырых стен тянуло холодом. Где-то рядом с продырявленной крыши стекали капли одна за другой, звонко падая на пол. Кроме этого я слышала лишь свое тяжелое дыхание и чувствовала, как холод пробирает меня до костей. Рядом с телом Кэтрин не было ни одной свечи или чего-то другого, что могло бы осветить ее облик более ясно, чем тусклый свет, которому позволили проникнуть внутрь благодаря открытой двери. К тому же Кэтрин лежала под грязным, затуманенным окном и ни один луч света не попадал на ее тело. С каждым шагом я становилась все ближе. Мне было страшно и холодно, как в темной сырой пещере. Еще шаг – и я увидела ее закрытые глаза и сомкнутые белые губы.