Елена Долгополова - Какая же ты бездна – человек!

Впереди уже полыхало зарево приёмника. Федя набрал высоту и сбросил скорость. Ушёл в пике.

«Какой ещё Федя? – подумал Федя, сгорая в плазме реактора. – Я не Федя. Я Николай Францевич Гастелло. И этот гроб отлично слушается штурвала».

Хлопнуло так, что основной двигатель встал навечно.

Продавщица парфюмерного отдела Универмага, расположенного на улице Карла Маркса, подозрительно разглядывала плохо одетую узбечку лет тридцати, которая с непонятным упорством нюхала флаконы с духами, словно выискивая какой-то единственный, свой, запах.

Шёл ноябрь 1941 года, по репродуктору периодически передавали тревожные сводки с фронта, многие голодали и давно забыли про парфюмерию. Глядя на натруженные руки женщины и её обветренное лицо, трудно было понять, для чего ей понадобились духи.

А, женщина тем не менее упорно продолжала выбирать, и, когда, наконец дошла до духов «Красная Москва», её сосредоточенно-напряженное лицо просияло, глаза широко распахнулись, и она смущенно спросила продавщицу о цене.

Услышав ответ, она на секунду задумалась, затем откуда-то из-под одежды достала платочек, развязала его и показала маленькие, но очень симпатичные сережки с ярко-зелеными камешками.

Но, продавщица, неукоснительно соблюдавшая правила торговли, не желая рисковать, твердо направила женщину за угол, в ломбард, к знаменитому на весь Ташкент Марку Захаровичу.

Дядя Марик достал из ящика стола свою любимую цейсовскую лупу, внимательно рассмотрел сережки и назвал свою цену.

Неожиданно быстро, не торгуясь, женщина согласилась; было заметно, что ей очень нужны эти деньги, получив которые, она тут же вернулась в Универмаг и купила самый маленький флакончик духов «Красная Москва».

Спрятав флакон в складках одежды, Мухайё заторопилась домой, где её ждали четверо детей, старшему из которых, Незому, только исполнилось одиннадцать лет.

С тех пор, как муж Мухайё ушел на фронт защищать Родину, на её хрупкие плечи легли все заботы по содержанию семьи. Она устроилась нянечкой в детский дом для детей-инвалидов, покалеченных войной.

В её группе были трехлетние дети, лишенные слуха или зрения. Среди них самой младшей, Наташе, судя по всему, не было и трех лет. Девочка выделялась худобой и огромными голубыми глазами, к великому сожалению всех окружающих, совершенно незрячими.

Зрение девочка потеряла при бомбежке эшелона, на котором детей эвакуировали с прифронтовой зоны. Контуженную Наташу врачи вскоре привели в чувство, но девочка перестала видеть.

«Результат контузии, возможно, со временем прозреет», – заключил, осмотрев ее, врач и добавил: – «Нужен уход и внимание родителей».

Родителей у Наташи не было: отец на фронте, а мать потерялась после бомбежки поезда.

Мухайё, у которой младшая из дочерей была ровесницей Наташи, сразу приглянулась маленькая, щупленькая девчушка, глядя на которую невольно сжималось сердце.

Но, маленькая Наташа замкнулась в себе, ни с кем не разговаривала, с трудом позволяла себя кормить и целыми днями могла сидеть в углу комнаты, прижимая к лицу маленький женский носовой платочек.

Платочек был ситцевый, явно самодельный, с распущенными по кромкам нитками и, судя по поведению девочки, никому и никогда не позволявшей забрать его у неё, представлял для неё какую-то ценность.

Однажды Мухайё удалось как-то взять из рук спящей Наташи платочек, внимательно рассмотреть его и даже поднести его к лицу.

И тут её осенило – от платка шёл слабый, едва различимый запах духов. «Запах мамы!» – поняла Мухайё, и дальше она знала, что будет делать, чтобы завоевать сердце девочки.

.На следующий день Мухайё, заложив в ломбарде свои единственные серьги, которые она хранила до последнего, как память о своей маме, купила флакон с духами и пришла в интернат в пуховом платке, благоухая «Красной Москвой».

Наташа, сидевшая, как обычно, в своем углу, слегка встрепенулась, как только Мухайё вошла в комнату, благоухая ароматом духов, затем медленно встала с места и, сделав два несмелых шага навстречу, упала прямо в распростертые объятия нянечки.

Крепко обхватив слабыми ручонками шею Мухайё, Наташа тихо заплакала, приговаривая сквозь слезы: «Мама, мама», затем вдруг громко вскрикнула и потеряла сознание.

Когда она пришла в себя и широко открыла свои огромные глаза, окружившим её показалось, что в них отразилась вся синь голубого, ташкентского неба, очищенного осенними дождями, – Наташа прозрела!

«Клин клином вышибают!» – подвёл итоги врач, обследовав Наташу, – «Зрение полностью восстановилось!»

* * *

Мухайё забрала Наташу к себе, и та жила с её дочерьми как родная сестра, пока однажды, в январе сорок пятого, её не разыскала родная мама.

– Пойду лучше уж пересплю с кем-нибудь! – Нина крикнула в дверь так, чтобы не только мать, которой, она знала, будет от этих слов очень больно, но и весь подъезд услышали.

Как же я их ненавижу! Больную старуху свою, разваливающуюся на запчасти в свои 50 лет! Лучше не дожить до таких годов, чем позориться, лечить свой артрит, зубы вставлять. Ещё жить меня учит! Ничего не понимает вообще и лезет. Думает, что улыбкой своей мерзкой сможет меня разжалобить. Пусть валит. Я на лайте. Мне на… мне по… Бесит своим «как в школе?». В школе буллят додиков, ищут парней с бабками, чтобы отрываться с ними, отжимают деньги. Ещё думает, что по пятьсот рублей в день – это много. Для кого много? Для твоих, блин, старушек? Да ты в курсе, сколько сигареты стоят? Энергетики? И это из легального…

Нина остановилась на первом этаже, задрала юбку чуть ли не до подмышек, чтобы бдительные соседки, которые ещё более старухи, чем мать, засвидетельствовали, что её трусы действительно видны. С этими она не то что давно, а вообще никогда не здоровалась. Презрение и ненависть в сочетании с агрессией не предусматривают дежурную улыбку и вежливость.

Бабецлы сидели на своих насестах по обе стороны от подъезда, сканировали каждого своим суперминусовым, но рентгеновским зрением. Кто тут проститутка? Кто наркоман? Кто алкаш?

Нина равнодушно прошла перед ними, старательно переставляя оголённые и худые, как макаронины, ноги. Пройдя ещё метра три вперёд, она остановилась, демонстративно достала из кармана ветровки пачку сигарет, стала закуривать своими маленькими ручками. Она знала, что мать стоит у окна и провожает её взглядом, да ещё, небось, и слёзы крокодильи свои глотает. Выпустив дым, Нина выставила средний палец на правой руке и подняла конструкцию вверх, по направлению к балкону. Потом она перевела руку в сторону наблюдателей, которые предусмотрительно молчали до тех пор, пока «объект» не удалиться на безопасное расстояние.