Руслан Исаев - Если мой самолет не взлетит

Бедняга боялся знакомства со мной. Я встал и вышел. Не все карьеристы трусы. Даже я бы сказал, нужно не быть трусом и уметь рискнуть, чтобы сделать карьеру. Толик не был трусом, я знал это.

С Анютой из-за ее страстности и взбалмошности у нас вышла некрасивая история, и он выручил меня. Мы расстались с Анютой довольно странно. В одно из наших свиданий она вдруг заявила, что ждет от меня ребенка. Это было неожиданно, мы предохранялись. Мне стало тоскливо – это была первая непосредственная реакция. Не сильно, слегка, как тень, но я понял, что не хочу быть с ней. "Теперь мы можем не предохраняться, раз уж я жду от тебя ребенка", – сказала она. Мне стало скучно и почему-то показалось, что она врет. Аллилуйя, я был прав – вскоре начались месячные. Анюта страшно разозлилась. Ее поступок показался мне странным и непонятным. Барьер между нами в виде зрачков, в которые смотришь, который я всегда чувствовал, оказался непреодолимым. И я скрылся в своем замке из колючей проволоки.

Когда прекрасный принц исчез в логове дракона, Анюта разразилась письмом в комитет комсомола. Толик вызвал меня в кабинет и дал почитать.

–Юлька рыдала, когда читала, – сказал он.

Я понял Анюту именно тогда, когда читал эту тетрадь. Это был большой текст, тонкая тетрадь, почти полностью исписанная. Без исправлений – текст был переписан набело почерком отличницы. Может ли почерк быть эротичным? Анютин был. Он был какой-то такой, как ее зад совершенной формы. Эротика проступала везде в ней и во всем, что она делала – это был ее талант. Там были вот эти ее смутные надежды, и готовность и желание следовать за мной. Да, она была обо мне, о моей жизни и моей семье странного восторженного мнения. Она бывала несколько раз у меня (я делал ей гостевой пропуск в Девятку на сутки) и была знакома с родителями. Мать относилась к ней приветливо, но настороженно. А папаша глаз не мог оторвать от ее зада в красном платье, ну так не ставят светильник под стол, а ставят на видном месте, чтобы светил людям.

И наивная надежда на то, что я ключ к ее будущему. Я не соответствовал ее смутной шикарной мечте, но я ее понял. И просьбы меня вернуть и призвать к порядку. И какой я мерзавец, и подлец, и воспользовался. Про ребенка, правда, не писала.

И себя я тоже понял именно тогда, понял, что так привлекало и отталкивало меня. В Анюте было что-то от вещи, и она сама относилась к себе, как к дорогой вещи. Обладание которой льстит. Как к красной спортивной машине. Ее цвет был красный. Анюта была вещью, которая хотела сама выбирать хозяев. Ее так задел мой уход, потому что подорвал ее веру в то, что все хотят ей обладать.

И везде в этом тексте проступала ее страстность, и странная логика (странная, хотя она была умна), и эротика, эротика, эротика. Кстати, то, что кукла умна – это тоже было эротично. Но все было очень искренне, она вообще была очень искренним человеком. И хорошо написано. Я же говорю, Россия – страна слова.

Анюта была первым человеком, которому нравилось то, что я делаю. Действительно нравилось, и не потому, что она хотела меня или льстила мне. Тогда у меня была всего пара песенок – так, талант заметен, не более того. Я любил импровизировать – дурачиться перед ней. Так что она была и первым зрителем. Это ее, кстати, возбуждало. Это были хорошие минуты: лежа на подушках я играю стандарты на гитаре, на ходу придумывая слова, Анюта делает минет – чудесно! Ну не жениться же из-за пары приятых минут?

Я всегда подозревал ее в том, что она хочет за меня замуж, потому что это открывает путь в Девятку. Я думал, поэтому она придумала всю эту историю с ребенком.

Пока я читал (заявление, донос, мольбу?), я разогрелся, и возбудился, и даже мелькала мысль "а что мешает еще разок". Но тогда, в комитете комсомола, я понял, что, несмотря на ее расчетливость и меркантильность, Анюта хотела от меня ребенка просто потому, что иногда женщина хочет ребенка от конкретного мужчины, потому что она женщина. Я понял, что это слишком серьезно. Поэтому я залег на дно, выключил передатчик, убрал антенны, и никогда больше не встречал ее, хотя она пыталась меня достать.

–А ты знаешь, это здорово, – сказал я Толику, – Будь другом, отдай мне тетрадь.

–Да, ты вызвал в ней чувства, – сказал Толик, – не могу отдать. Я ничего не отвечу. Положу в стол. Либо она отстанет, либо ты уладишь как-нибудь с ней.

Я же говорю, Толик был необычным секретарем. На этой должности он смог остаться почти человеком.

Когда я в тот раз выходил мимо Юли, она посмотрела на меня с интересом и выражением "вот сволочь" на лице. А в этот раз Юля отвернулась, как будто мы незнакомы.

"Что Толик хотел сказать этой распиской?"– думал я.

Пришел на рабочее место, уселся под сравнительными диаграммами различных волновых каналов над своим столом. Вдруг стало нестерпимо скучно и нестерпимо жалко времени, которое я теряю. Стоило ли ради этого учиться так долго стольким наукам?

Мне становится очень обидно, до чего несправедливо устроена человеческая жизнь, когда я думаю о тех людях, которые мечтали жить в Девятке, но не смогли этого сделать из-за каких-то пятен в биографии. Например, виноват ли несчастный человек, мечтающий жить рядом с магазином, где всегда есть колбаса, в том, что у него есть двоюродный дядя за границей, или что его дедушка попал в плен в сорок первом году вместе с другими миллионами наших солдат.

А вот у меня, морального урода, который никогда не дорожил Девяткой, просто чудесная, безоблачная анкета. Я смело сажусь заполнять бумаги на любую степень секретности. И не надо мне скрывать, что у меня дядя был под следствием за кражу булочки в детдоме и дрожать всю жизнь в страхе разоблачения.

Что поделаешь. Человеку всегда легко достается то, чем он совсем не дорожит, и с огромным трудом то, что ему действительно нужно.

Я учиться-то поехал главным образом ради того, чтобы уехать из Девятки. И надо же, ввиду иронии судьбы по окончании учебы был направлен в Девятку.

Впрочем, институт, в котором я познавал тайны материи, тоже очень напоминал Девятку. Так как там изучают математику и физику (секретные науки), то и в институте, и в общежитиях тоже имелись проходные, пропуска и т. д.

Так же, как облик жителя Девятки, облик студента нашего института должен быть безоблачен и высокоморален. Студент нашего института должен:

–не вступать в связи со шпионами и с женщинами;

–не пить никогда;

–непрерывно повышать общеобразовательный уровень;

–если что-то тревожит, немедленно сообщить в Первый отдел.

Так написано в Правилах, висящих на стене в общежитии.

За выполнением Правил следили. Я, правда, не слышал, чтобы студента выгнали за то, что он не сообщил в Первый отдел о попытке вербовки, но вот наши профессора, цвет русской интеллигенции так сказать, ломились в двери комнат общежития, если подозревали, что студент уединился там с подружкой для повышения общеобразовательного уровня.