Ирина Критская - Синее небо над синим морем

– Зачем мы сделали это? Зачем, Армен? Это глупо, грязно, пошло, подло. Без любви, без смысла, без будущего, даже без настоящего.

Мы сидели на песке, а на пляже уже было бы совершенно темно, если бы не огромная луна, касающаяся острым жёлтым краем совершенно синей, даже фиолетовой воды. Казалось, что вокруг её диска светящийся обод и именно он режет на куски такое же, как вода, фиолетовое небо.

– Что ты знаешь о любви? Вот скажи мне сейчас, просто в двух – трех словах – что? Эти сопли, которые тебе навешали в книжульках и киношках – это любовь? Ты со мной, я без тебя… Не смеши…

– О чем мы, Армен. Мы с тобой сейчас совокуплялись, как собаки, ты сторожевой пёс, я подопытая sука. Вот с этим… С мерзостью этой сраной.

Я с ненавистью ткнула пальцем в контейнер. Мне вдруг бешено захотелось его сорвать, выдрать из тела прямо со своим мясом и зашвырнуть подальше, в эту потрясающую, нереального цвета воду.

– Собаки? Ты сейчас, впервые за всю свою тоскливую жизнь, была как никогда близко к любви. Вот эта сила, эта бешеная страсть намного ближе к ней, чем ты думаешь. Да и я… Давай, одевайся, короче, нам пора. Уже ночь, а свобода здесь для таких, как мы только кажущаяся. У меня машина наверху, на соседней улице. Пошли.

Мы поднялись наверх, почти задыхаясь от аромата алых цветов. Армен вёл машину молча, я украдкой смотрела на его профиль – хрящеватый нос с горбинкой, мощную челюсть и высокий, покатый лоб и странно спокойно думала – я ничего не знаю о любви.. А ещё – если он захочет повторения, я не буду против.

Уже у самой двери Армен придержал меня за локоть.

– Лида. Афишировать то, что произошло не стоит. Особенно перед прислугой. Но нам ничего не помешает завтра съездить в одно потрясающее место. Там розы переплетаются с виноградом, а водопады поют, как органы. Вы согласны?

Я на секунду удивилась вернувшемуся «Вы» и согласно кивнула. А на душе у меня уже пели те органы и глушили мозг.

Я ненавижу поездки с этим жутким типом-вроде садовником, а по совместительству, ещё и оказавшимся шофером. Шоферы вообще как-то менялись часто, появлялись, исчезли, мелькали перед моими глазами крепкими одинаковыми затылками, а вот этот, с взглядом голодного лиса и крепкими узловатыми пальцами, которыми он все свободное от езды время копался в земле, был постоянен. Он выглядывал из кустов, смотрел на меня исподлобья, когда тащил тачку, полную земли, оглядывался, вроде случайно, когда обрезал виноград на арках, бросал прозрачный, лисий взгляд вскользь, когда мыл машину. Вдвоём с ним ездить я вообще боялась и избегала, но сегодня Армен оставил свою белую красавицу в гараже и поманил садовника. Тот медленно распрямился, вытер руки о противный брезентовый мясниковский фартук и подошёл.

– Эй, ты…

Армен чуть прищелкнул пальцами, он не называл прислугу по имени, то ли не запоминал, то ли брезговал, они это понимали и куратора не долюбливали.

– Отвезешь нас в «Утиный нос. К пяти подашь. И рожу вымой, землекоп.

Когда садовник ушёл, Армен, поймав мой недовольный взгляд, буркнул

– С ними построже надо, наглеют быстро. Особенно этот. К нему спиной прямо хоть не становись. Хищник.

– Они все тут. И эта… Нинель. Все молчит, в глаза не смотрит. Странная.

– Она не странная. Несчастная, скорее. Короче, слушай. Мы с тобой в ресторан едем высокого класса. Там кухня – такой ещё поискать, я туда икры поесть езжу. Народ цивильный, снобы, форма одежды – шикарная. И это… Тебе…

Он неловко сунул мне в руки коробку, так, как будто там был новый половник.

– Посмотришь у себя. Надень, если понравится. Мне будет приятно.

Когда Нинель молча выслушала мои задания и ушла, я, усевшись перед туалетным столиком, поставила перед собой коробку. Так дарить женщине подарок мог ещё один человек-мой муж, но к тому я привыкла, а Армен меня почему-то расстроил. «Вот только залипать не надо, было уже, верила, а выкинул, как собаку», – подумала я, злобно сдирая шёлковистую бумагу упаковки, – «Хватит. Не повторится! Учёная!»

В коробке лежали серьги и колье. Я ничего не понимаю в украшениях, в жизни не носила золота, кроме разве только обручального кольца, и, в общем-то равнодушна в побрякушкам полностью. А тут, просто обалдела. Тонкие двойные кольца, переплетающиеся между собой, как две змеи, сияли в лучах послеполуденного солнца глубоким, нутряным светом. Я, не дыша, перенесла колье в глубину комнаты, включила лампу и утонула обморочно синей глубине потрясающе красивых камней.

– Сапфиры. Хорошие. Очень хорошие. Точное попадание. Абсолютно ваш камень.

Я вздрогнула и обернулась. Сзади стояла Нинель, перекинув через руку моё выглаженное платье. Я его купила не так давно и ни разу не надела. Шёлковая синяя туника в пол, схваченная бархатной пряжкой на одном плече и тонкой окантовкой подола таким же бархатом, уходящим в глубокий разрез до середины бедра.

– Вы так красивы, Лидия. И кого-то мне напоминаете. Вот измучилась просто, не могу понять.

Нинель закрепила мне прядь последней шпилькой, поправила локон и ещё раз проверила контейнер – не виден ли он. Эта плоская дрянь торчала, как не прячь, но здесь, в этом городе безвременья, она воспринималось, как норма и никто не обращал особого внимания.

– Вы мне тоже. Я где-то уже видела ваши глаза.

– Так бывает, Лида. Наверное, мы с вами встречались в прошлой жизни.

– Наверное…

Армен промолчал, когда я подошла к машине, но я поняла – он потрясён. Есть такой взгляд у мужчины, он становится глубоким и нежным, поглощающим, даже. В нем нет любви, в нем бесстыдство и желание. И сила. Та, исконная, побеждающая мощь самца, первобытного в своей похоти. Он справился с собой. Но я заметила. И мне понравилось.

– Я меню заказал на свой вкус, но уверен, тебе понравится.

Я кивнула головой и молча стала смотреть в окно. Во мне столько всего боролось, что оно готово было взорвать меня изнутри. И я не понимала – как мне жить дальше.

Машина, натужно гудя, пробиралась вверх по серпантину. До вечера ещё было далеко, но солнце уже не жгло, ласкало, лыбилось из-за гор, подобно радостному апельсину. Его оранжевые лучи окрашивали ломаные норы многочисленных ущелий, сумасшедшая горная река то показывалась, то пряталась за разноцветными склонами, то срывалась вниз водопадами, разбиваясь всмятку об острые камни. Оранжевые лучи преломлялись в водяной пыли и сверкали, как тысячи самоцветных ожерелий. Какие-то огромные белые цветы покачивались на тонких стеблях, плющи завивали стволы редких деревьев с гладкими стволами и выползали на обочину узкой дороги мягкими, курчавыми лапами.

Наконец, машина с облегчением выбралась на плато. Сказать, что у меня отвисла челюсть, это ничего не сказать…