Владимир Ситников - Бабье лето в декабре

Как-то зазвал Веру Тютин в общежитскую комнату, где они жили с Иваном вдвоем, и говорит:

– Давайте в язык цветов поиграем? Флирт называется.

«Что придумал, есть когда играть?» – подивилась Вера.

Растасовал Тютин карточки, а там у каждого цветка что-то написано про любовь. К примеру: «Жасмин – вы пьяните мои чувства».

Вот тут Ваня разошелся и начал называть цветы. Скажет Вере и потупит глаза.

– Сирень.

Вера читает. А у «сирени» слова: «Моя любовь к вам просыпается». Ну и ну.

А она, конечно, выбирала ответы поосторожнее. Вроде «боярышника», что означало: «Вам позволено надеяться». Так ни до чего и не договорились. Игра она и есть игра.

Однажды Костя Тютин попросил Веру забежать в мастерские и известить Ивана на счет поездки на концерт.

Вера до этого не бывала в мастерских. Высоченный потолок. Кран-балки с кабелями легко поднимали трактор-треловочник. На черном замасленном полу того гляди поскользнешься. Вера боялась упасть. Шла осторожненько.

Ей показали, как пройти к Ивану. Она двинулась на звук бухающего молота и железного лязга. Увидела Ивана Бритвина. Стоял около стана он в широкой зеленой брезентовой робе, чумазый и белозубый, вертел в щипцах какую-то раскаленную железяку, подставлял ее под пневматический молот. Ловко загнул розовую раскаленную железяку в петлю, распрямился и рассчитанным спорым движением кинул ее в груду таких же деталей.

Вера восхищенно смотрела на Ивана.

Он заметил ее, улыбнулся.

– А ты как сюда попала, краса?

И показался он ей таким сильным, умелым, знающим, надежным и близким, будто Генка. За таким не пропадешь.

– На концерт надо в пять, – пролепетала она.

Вывел он ее из цеха. День был тихий, мглистый: март чего-то выгадывал, не щедрился на солнце. По всему Угору тянуло сладковатым печным дымком, который лениво стекал в луговину, к Моломе.

Иван распахнул робу, показывая тельняшку, вдохнул всей грудью воздух.

– Эх, весна ведь. Влюбляться пора, – и полуобнял ее.

Она покраснела, смешалась, вырвалась с возмущением.

– Скажешь тоже, – и побежала прочь.

Тревогу вызвала у нее эта весна. Вроде все по-прежнему. Низкое небо висело на стожарах объеденных стогов, на макушках тополей, скандалили грифельно-черные грачи, разрешая жилищную проблему, поросячьим визгом резала воздух пилорама. И вовсе иначе выглядело теперь все вокруг нее, и примечала она что-то совсем новое, другое, что раньше не попадалось на глаза.

Сережки вон выкинула береза. Травка у забора шильцами проколола старую листву.

А Иван опять смелость потерял.

Все сварганил Ванин друг Костя Тютин. Вдруг объявил, что у него в субботу день рождения и зовет он на него Веру. Пусть придет ровнехонько в пять. А Костя Тютин и Иван Бритвин жили в одной комнате. Конечно, что-то необыкновенное ждала Вера от этого приглашения.

В тот день она не один час провела у зеркала, то распуская, то вновь заплетая косу. В конце концов расчесала волосы под итальянскую кинозвезду и нарядная, будто и не она вовсе, постучала в дверь.

По изумленному восторженному взгляду Ивана Вера поняла, что сегодня она просто необыкновенная, зарделась от радости и смущения. Костя Тютин, увидев Веру, крякнул:

– Ну даже глазам больно, какая ты яркая. А мне кажется, в Угоре у нас все парни слепые.

– Почему? – спросила Вера.

– Да потому что тебя не видят, – сказал Костя.

– Извини-подвинься, – вдруг осмелился и вставил свое слово Иван. – Есть и такие, которые видят.

Вера заметила, что парни уже приложились. Вот и смел Иван.

Ваня, подвязавший вместо фартука полотенце, казалось, готов был тут же схватить Веру, но руки у него были мусные.

– А почему никого нет? – всполошилась Вера.

– В семь придут, – сказал Иван.

Вера опомнилась, уразумела, что некрасиво девчонке к парням идти одной, да еще за час до застолья, хотела убежать, а Тютин дорогу заступил:

– Спасай, Верочка, скоро гости придут, а у нас ничего с пельменями не получается. Тесто к скалке липнет.

Пожалела их Вера, скинула пальто и начала все переделывать: и тесто, и фарш. Она и тогда шустрая была. Мгновенно пельменей накрутила. Ваня с Костей еле успевали их складывать да относить на холод.

Таская противни, Иван улыбался чему-то.

Когда принялись варить пельмени. Костя убежал, сказал, что переодеваться. Вера мигом накрыла стол. Долго ли расставить соленые огурцы, капусту, консервы. Бутылки Ваня батареей поставил в концах стола. Какая тогда была сервировка. Стаканов граненых парни по всему общежитию насобирали, тарелок в столовке выпросили – вот и воя подготовка к застолью.

В кастрюле бурлила вода, мягко выталкивая на поверхность пельмени. Вера с Иваном зачарованно смотрели на это кипение, будто бог знает какое диво происходило. Скажет не скажет? – думала Вера. Вот тут он тихонько сказал ей на ухо:

– Можно мне тебя поцеловать, Верочка?

Она смутилась от неожиданности этого желанного момента, залилась краской.

– Зачем? Нехорошо, вдруг Костя прядет.

Но Иван понял это как разрешение и поцеловал ее в щеку. Она вырвалась, убежала на улицу, не в силах унять волнение, стыд и жар в щеках. Он догнал ее, обнял. Уже смеркалось, никто не должен был увидеть. Ваня еще раз поцеловал ее прямо в губы.

– Ой, – опомнилась она. – Пельмени-то убегут.

И правда, чуть не убежали пельмени. После этого они целовались до самого прихода Кости.

Когда закатились говорливые веселые гости – свои леспромхозовские из агитбригады, Вере вдруг показалось, что все они уже знают, как Иван ей в любви объяснился и поцеловал. Щеки у нее пылали огнем и навертывались на глаза слезы от смущения.

И еще добавилось тревоги, когда появился брат Геннадий, приехавший в то время на побывку из армии. В ловком парадном костюме, с дюжиной значков отличника боевой и политической подготовки, подтянутый и четкий. Он, конечно, для гостя был хорош, но дело в том, что с Иваном они не очень ладили. Считал Генка, что перепадает Ивану не по заслугам честь.

Позвал Генку Костя Тютин на свой день рождения, намекнув, что, возможно, узнает тот о чем-то очень важном.

Когда выпили за день рождения, Тютин встал и оказал:

– А теперь тихо. Девчонки, вы чего раскудахтались? Важное

сообщение. Ваня с Верой женятся.

Ну, Иван, даже сам сказать не осмелился.

Девчонки завизжали, захлопали в ладоши. Им что, лишь бы на свадьбе погулять. Полезли поздравлять. А брат Гена спросил:

– Онна-то ссогласна? Он-то п-почему м-молчит?

– Я согласен, – сказал Иван.

Вера теребила край газеты, которой был накрыт стол вместо скатерти, и боялась поднять взгляд. Только кивнула головой.

– Ох, в ушах у тебя в-ветер, в б-башке д-дым. Ты чего втюрилась-то? – по дороге домой отчитывал Веру Гена. – Ванька ведь больно уросливый да норовистый, наревешься с ним, девка. Я-то знаю.