Владимир Ситников - Бабье лето в декабре

А ей не верилось, что Ваня такой, каким его брат представлял. А Генка сталкивался с кузнецом Бритвиным, когда ремонтировал свой трактор.

– Да что ты, Ген. Он такой хороший, добрый, тихий, – вступилась Вера за Ивана.

– В т-тихом озере черти водятся. Все мы хороши, п-пока за д-девкой ухаживаем, – вздохнул брат. Наверное, знал он что-то, чего настораживало в Иване, но Вера считала, что все это мелочи. Главное то, что она любит Ваню и он ее любит.

Ей бы обождать с замужеством. Восемнадцать годков. А Иван неотступно ходил за ней. Сказала Вера, что у отца с матерью надо разрешения спросить, он на следующее же воскресенье настоял, чтоб она сводила его в Деревеньку. Родители теперь жили одни. Генка в армии, Люська в медучилище.

Иван отцу понравился. Не поскупился – три поллитровки водки принес. И матери приглянулся тоже. Всю землю, вспаханную под картошку, разборонил.

Вышли Вера и Иван в ограду – крытый двор с длинными розовыми от закатного солнца щелями в стенах. Пахло навозом и лесом. В углу лежали неколотые еловые кряжи. Иван схватил топор. Крякнул, разлетаясь, первый кряж, второй. Года три ждали эти дрова, когда доберется до них Геннадий. А тут Иван, разохотившись, раскроил их играючи. Мать только руками всплеснула. А Вера любовалась Ваниной силой и сноровкой. Ничего из рук у него не упадет.

Дом в Деревеньке был у них серый, покосившийся, крыша, как говорила мать, “верблюдой”. Вера стыдилась убогости родительского жилья. Все тут выглядело старо, немодно, скрипуче. Сидели они за столом на лавках да на старинном кованом сундуке, покрытом лохматым ремушечным домотканым ковриком. Мать в телогрейке, перехваченной поясом от цветастого Люськиного платья, отец в валеных опорках. Ой, как все старомодно.

Боялась Вера, вдруг Ивану не понравится вся их деревенская бедность и простота. А Иван, когда поставили на стол соленые грузди, бруснику, заварную капусту да белую разваристую картошку, вдруг обрадовано признался, что у него мать тоже в деревне живет. Одна-одинешенька, потому что отец в войну погиб, а сестра укатила на целину. А когда Анна Даниловна вспомнила о военной голодухе, признался, что тоже траву ел, лиха хватил и вот после армии в свои голодные Бритвинцы возвращаться не стал.

Анна Даниловна завздыхала, когда речь зашла о женитьбе.

– Молода ведь еще и одеть-то ей больно-то нечего.

– Наживем, – твердо сказал Иван. – У меня знаете какая зарплата – четыреста рублей!

Анна Даниловна ойкнула.

По-старому-то цельных четыре тыщи! Для нее это были в то время несусветные, огромные рубли. Да и для Веры тоже.

Потом стояли они вдвоем с Иваном в вечерней полумгле в той же ограде, слушали скрип колодезного журавля, звон бадьи. Знакомы были ей эти звуки с детства. Стосковалась она по ним.

– Как хорошо? – повторял Иван и все лез целоваться. И ей уютно от Ваниной надежности, от его поцелуев.

Один Генка все еще отговаривал ее от замужества. Когда кончился отпуск и уехал он в армию, Вера окончательно согласилась выйти за Ивана.

Из их свадьбы сделал расторопный Костя Тютин зазвонистое комсомольское мероприятие, о котором написала даже мулинская районка. Комсомольские свадьбы тогда только входили в моду. И вот в Угоре первая была у них.

Костя в предсвадебные дни из профкома не выходил, то и дело шастал в кабинет к директору леспромхоза. Продумывали план, искали средства на подарки, на оплату наемного баяниста и затейника-свадьбиста.

Сулили эти приготовления что-то необычайное. Вера удивленно, широко открытыми, восхищенными глазами смотрела на все, что затевалось вокруг нее. И все было такое ослепительное, радужное, приятное. У нее свадьба! Ей сшила знакомая портниха белое платье, она сумела купить белые венгерские туфли, и лежали где-то у Ивана золотые кольца. Вера с восторженным нетерпением ждала тот день, когда Иван повезет ее в директорской «Волге» в поселковый Совет, и все будут смотреть на них, веселиться, радоваться, кричать “горько”, и она будет невестой.

Буйно цвела черемуха. Ее ароматом были заполнены улицы. И вся машина в лепестках, будто запуржило ее.

Наверное, не свадьба, а целый концерт получился благодаря Костиным стараниям. Смотреть на это диво собрался чуть ли не весь Угор. Вере казалось, что все это происходит вовсе не с ней.

Поскольку Иван был передовик и портрет его красовался на доске Почета около леспромхозовской конторы, то и при записи в загсе, и за столом в Доме культуры Костя Тютин, заправлявший свадьбой, и представители от парткома-профкома, говорили о Ваниных процентах, рационализаторских предложениях и о пятилетке. Подносили им всякие дорогие подарки, агитбригадовцы пели песни. И все было не так, как ей представлялось в мечтах. Вроде исполняли они с Иваном роли, а не были самими собой.

Мать и отец оказались на свадьбе потерянными и ненужными. Николай Лукич шепотком матерился, поминал свое любимое “ёк-макарёк”, и Анна Даниловна, утирая потное испуганное лицо скомканным носовым платком, осуждала его.

– Не кругло, Коля, говоришь, ой, не кругло, – а всех начальников униженно благодарила: спасибо, не побраковали, пришли, спасибо, не побраковали. Хотя чего браковать, они были тут хозяева.

Для проведения свадьбы из РДК послали крашенную дебелую массовичку-свадьбистку, затейницу Викторию Борисовну, которая приехала с многочисленными свертками. Свертки лежали на столике за ее спиной. Запас потешек оказался у нее неиссякаем. Вот она подсунула Вере и Ване бог знает где раздобытый в майскую пору кочанок капусты, в котором жених и невеста нашли трех пупсов. Намек – и хохота и восторгов полное застолье. Вроде все. Нет, Виктория Борисовна подала сувенир – поперечную пилу с бревнышком, на котором написано: “Не будь пилой, а будь женой!”, а Ване голицу, утыканную гвоздями. Ежовая рукавица, в которой должен был он держать Веру.

– Ой, приставленная, ой, что вытворяет, – дивилась Анна Даниловна. Вера видела, как детским восторгом горели глаза у матери, как выскакивал дробный хохоток из отца. Даже Костя Тютин обманулся, решил, что пора опять кричать “горько”, но Виктория Борисовна придвинула сверток, в котором оказались две бутылки с молоком. Кто первый высосет через соску молоко, тот будет главой семьи. Иван истово сосал молоко, стараясь обогнать Веру, но не опередил. Вера прокусила соску и раз-раз опорожнила бутылку. Значит, она будет задавать тон в семье.

Допивая молоко, Вера со страхом видела, как старательно Виктория Борисовна загоняет в яблоко спички, делает на потеху гостям “ежа”. Придется Вере с Иваном целоваться до тех пор, пока не вытащит Виктория Борисовна короткую спичку. И друг Ивана машинист Митя Конев ерзал на скамье, ожидая момент, когда ему надо будет “украсть” невесту, которую жених должен будет выкупать.