Сергей Кулаков - Сны фантазии

Когда-то встарь, появился человек, уставший от рутины одинокой, тяжелой жизни. Он сказал другому: Давай построим город и будем в нем жить…

Человек просыпается. Человек выходит на балкон. Смотрит. Вокруг белым-бело… Ничего не видно. Мира не видно. Может, его уже нет. Есть туман – плотный, белый, липкий. Никого, ничего не видно. Доносится металлический стук, размеренный лязг железа. Работает бездушный огромный механизм, что-то мастеря, сооружая, возводя там, в этом плотном, молочном тумане.

Появляется очертание чего-то сильного, огромного… как башенный кран. Оно мастерит, строит, трудится… Вовсе это не кран! Человек видит: в тумане, повернувшись к нему спиной, сам дьявол трудится над своим детищем, возводит новые строения, дома, постройки. Лязг-лязг… лязг-лязг… лязг-лязг… Растет город, подманивает в ловушки свои новых людей.

Почувствовал дьявол, что наблюдают за ним: обернулся, через плечо сверкает блеском красных глаз, осклабился. Смотри, смотри, человек; смотри и бойся! Но у человека нет ужаса, только ощущение безысходности, нескончаемой тоски. Дьявол уже и не глядит на него – дел слишком много! Трудится, мастерит, строит, помахивает хвостом, нагоняя повсюду, повсюду туман. Ничего, ничего, кроме тумана не видно.

Повсюду разносится металлический, мерный звук. Человек, не в силах вынести этот звук. Ему хочется свернуться комочком в теплой своей кровати, накрыться с головой одеялом… Он идет к постели. Он ложится. Он спит.

Проснувшись в своей опочивальне, он еще какое-то время лежит. Немигающим взором глядит в стену. У стены стоит люлька с ребенком. В ней – его сын.

Проснувшись – лежит, едва дышит, ещё не совсем избавившись от своего сна. Он думает о том, что опять ускользнул, опять увернулся… Молит богов, чтобы не дали догнать ему в жизни этих видений, этих туманных видений, не дали дням его достичь миражей чудного сна.

Последнее время часто, слишком часто снится этот сон – повторяется изо дня в день. Повторяется, повторяется… неделю, может быть больше. Один и тот же. Он не может припомнить отличий. Возможно, их нет. Разве возможно, чтобы сон повторялся день за днем, день за днем?

Он оказывается в незнакомом месте. Это остров. Откуда он знает? Ответ ему неизвестен. Он не помнит, как попал сюда. Во снах часто бывает: начинается всё с того, что ты очутился в каком-то месте… На острове есть женщина. Она молода, статна, красива. Очень красива. Глаза – черные, бездонные, пустые… Она не похожа на его жену. Детей у них нет. Женщина с бездонно-пустыми глазами постоянно говорит, чтобы он не покидал её. Она говорит: только здесь он будет счастлив… Она тянет его в постель. В большую постель, устланную тонкой материей, гладкой на ощупь. Кожа у этой женщины тоже гладкая… точно ткань, которой застлана постель.

Кажется, он ничего иного не делает здесь: ест, да спит с ней. Ещё – гуляет по острову. Он хорошо его изучил. Он не чувствует себя здесь счастливо. Ни один, ни вместе с этой женщиной. Она пуста внутри, пусты её бездонные глаза. Тьма и пустота, тьма и пустота… Он желает, чтобы сон кончился, и он проснулся. Разве человек может управлять сном? Он просит, он требует у этой женщины, которая становится вдруг огромной, чтобы она отпустила его. Но она все время повторяет: Ты будешь счастлив только здесь…

– Чушь, какая чушь! Если бы она знала, если бы только знала… Проснуться, скорее проснуться; забыть этот кошмар, который никак не может закончиться. Боги, боги, чем я прогневил вас? Кажется, я застрял здесь, как мертвые в царстве Аида – навсегда.

Отчаяние велико, так велико… Он чувствует: слезы текут из глаз. Голос… Он слышит голос. Её голос. Он раздается сверху. Она зовет с высоты огромного роста. Она кричит. Голос её дрожит: Одиссей, Одиссей, час настал!

Он просыпается. Над ним склонилась супруга его, Пенелопа. Темные, бездонные глаза её полны удивления, трепета, страха… Она шепчет:

– Одиссей, Одиссей, царь Агамемнон прибыл к тебе. Там, там, – она тычет пальцем в окно, из которого виден залив – корабли, множество кораблей. Мне страшно…

– Не бойся, не бойся, – отвечает он, утирая слезу, скатившуюся во сне.

Затем подходит к люльке, где спит сын. Долго смотрит на него. “Я – дома. – думает он. – Каждый сон когда-нибудь кончится…” Он подходит к окну. Черные корабли покрыли поверхность залива, точно слой пепла… Тревога шевелится в груди. Он подходит к жене, она испуганно жмется к нему.

– Мне страшно.

– Ничего, ничего… – говорит он. – Мне нужно идти.

Он выходит из спальни. Он идет, оставив жену, сына…

Город был захвачен и разграблен. Случилось то, что происходило прежде, и прежде этого прежде, и даже прежде того, что совершалось прежде. То бишь – ничего нового для исторического течения времени, но всегда необычное для смертного человека, которому нечасто доводится быть свидетелем подобного зрелища, и потому испытывающего от всех этих действий, переполненных ужасом насильственной смерти и грабежами, и вопиющими беззакониями, лишь омерзение вместе с ощущением собственной слабости и тщеты.

Повсюду господствовал хаос разрушения: дома, в которых отсутствующая внешняя стена (или даже две) обнажала разгромленное, развороченное жилье; жуткие остовы выгоревших жилищ с закопченными стенами без дверей, без окон, без крыш; дымящиеся обломки, когда-то бывшие зданиями… Кое-где виднелись под грудами камней и расщепленного дерева, неубранные трупы людей, животных (чаще собак). Не было птиц. Ни одной пичуги – все улетели, попрятались, замолчали, закрыли свои вечно щебечущие клювы. Тишина. После невыносимого шума, скрежета и воя сражения – густая, тягучая тишина; плотная, точно комок ваты в ушах. Кажется: звуков больше нет. Никаких. Сражение уничтожило их, раздробило на мелкие кусочки. Нет, нет: порыв налетевшего ветра зашелестел листвой уцелевшего дерева, и помятый железный лист сорванной с крыши кровли, едва держась на скобе, начал своё хриплое, заунывное нытьё…

Поодаль сидел человек. Его пытливый взор устремлен был на участок пыльной земли, на котором чертил он обломанной веткой; затем, выпрямив спину и, обхватив подбородок рукой, долго смотрел человек на свои знаки. К нему подошел солдат. Встал прямо на начерченные знаки. С холодным презрением смотрел на чудака-человека. Тот поднял гневный взгляд.

– Эй ты, пошли, – грубо сказал солдат.

– Убирайся с моих записей! – ответил ему человек.

Солдат, не колеблясь ни на мгновенье, вытащил оружие и убил человека. Тот свалился на землю, предсмертными хрипами сдувая то, что было начерчено им. Солдат ушел прочь. В покоренном городе было еще много других дел, которым научила его война.