Сергей Кулаков - Сны фантазии

Теперь и не вспомню, когда приснился тот сон. Пожалуй, во время дневного отдыха. Да и не был он сном, скорее – видением: там, в темноте закрытых глаз, среди движущихся вверх-вниз точек и стеклянных ниточек, возникло облако, переливающееся бледным, опаловым светом, и в облаке – появившемся перед моим внутренним взором – точно резные, проступили письмена. Какая-то короткая строка (а, может, одно слово?), явилась из тумана неподвижного облака, будто Некто бесплотною рукою своей вывел надпись. Мне неведом был язык, я не понимал смысла этой надписи, но она манила меня, переливаясь, как бы вырезанная из драгоценного камня. Время остановилось, а строка продолжала сверкать искристым светом…

Потом я открыл глаза. Видение моё исчезло. Я не помнил надпись, как не понимал её смысла. В памяти осталось только облако, светившееся изнутри бледно-опаловым светом и чудесный блеск, которым блистали таинственные письмена. Они не давали мне покоя, играли с моим воображением, и, неприметно для себя, я втянулся в эту игру. Сложилась сама собою первая строка, на неё начали нанизываться слова второй, рифма которой должна была переплестись с рифмами четвертой строки и шестой, а пятая строка сцеплялась с седьмой и девятой, и – вот так – дальше плелось бы кружево стихотворения.

Плетение прекратилось так же неожиданно, как и началось, и я не мог двинуться дальше. Там, в видении моём, будто бы Кто-то выключил чудесное сияние, и всё опять погрузилось во мрак тьмы. Стихотворение замерло, застыло, оно не давалось мне. Я попробовал насильно закончить его, довольствуясь тем, что уже написано – трюк не удался. Стихотворение, точно дикое животное, отпрыгнуло, забилось в угол и приготовилось дать отпор. Я решил выждать и, спустя некоторое время, вновь подступиться к нему. Однако, время скорее успокоило меня, нежели приручило стихотворение. Я изредка поглядывал на строптивые строки. Однако, стихотворение не обращало на меня никакого внимания. Только покой этот продлился недолго. Однажды, видение вернулось ко мне, во всем повторяя прежнее великолепное возникновение: явилось облако бледного света в темноте сомкнутых глаз, засверкала драгоценными переливами надпись на нем. Нет, я не был поражен видением моим, как в первый раз, но я жаждал увидеть его, впустить в свою душу, чтобы вновь начать плетение заброшенного кружева.

Мне – как и прежде – не удалось закончить стихотворение, опять оно увильнуло! Только теперь я знал (откуда? почему?), что когда-нибудь обязательно закончу его и тогда пойму смысл надписи, переливающейся в облаке из моего двойного видения. Но когда это случится? Когда?

Возможно, Кто-то играет со мной запутывая, уводя куда-то в сторону от намеченного пути, или, напротив, выводя из темноты неведения на неясную, далекую, но единственно верную дорогу.

Глаза прикрыв, как ставни у окна,

Я внутренним своим увидел взором

На облаке – резные письмена,

Отчетливым горящие узором,

Подрагивают знаками слегка,

Пульсируют в опаловом затворе.

Всего одна волшебная строка

Жила, дышала, было столько смысла

Внутри неё заключено, но как

Понять его, как этот смысл исчислить?

Что скрыто в этой тайной красоте,

Какие нам неведомые мысли?

Не знаю я значенье знаков тех,

Что видел я в своём виденьи кратком,

В возникшем облаке, в кромешной пустоте;

Пропали вдруг, исчезли без остатка?..

Получив в наследство тяжелый недуг, человек, кажется, сумел найти выход из тупика, в который болезнь его заталкивала: утрачивая – год за годом – дар зрения, он приобретал постепенно известность искусного автора. Имея прекрасное образование и накопив значительный интеллектуальный багаж, он блистал эрудицией, знанием языков и философии. Ещё в ранней юности человек тот принял решение стать писателем…

Понимал ли он, что Господь затеял с ним обмен? Взамен дару творить, создавать новые миры, населять их своими созданиями (дар поистине божественный и неоценимо богатый), Он понемногу лишал человека возможности видеть окружающий мир. Может и понимал, только, судя по всему, не особенно различал удачу в оболочке несчастья. Легче всего делать подобные замечания со стороны, впрочем, взгляд отстраненный позволяет иногда понять то, в чем непросто разобраться, будучи погруженным в саму проблему. Хотелось ли человеку тому подобного обмена? Ну, величия и славы он определённо желал, а вот каким образом должно было это совершиться… Обычно Бог не спрашивает нашего мнения в подобных вопросах.

Быть может, не понял человек тот замысел Творца или намеренно стал его искажать?.. Так или иначе, в его текстах стали появляться отблески скрытых древних знаний: темы мрачных лабиринтов, олицетворяющих зло, и таких же темных снов. По сути, это были две стороны медали. Понемногу оба эти фантома начали преследовать автора, стали навязчивой идеей. Возможно, подобный поворот был бы лишь частью беды… Приобретя известность, писатель глубже и глубже погружался во тьму (теряющий зрение человек!) своих жутких лабиринтов и опустошающих снов. Там открылось человеку, что на них похожи ещё зеркала, и женское чрево, и другие вещи, которыми наполнена жизнь. Слепнущий мудрец, похоже, не понимал в какую ловушку увлекали его обширные познания. Возможно потому, что он так и не смог со всем смирением принять обмен, который предложил ему Бог, разрушающий разум разумных и отвергающий мудрость мудрых. Пути Господни неисповедимы для нас, однако Сам Он прекрасно понимает какой именно путь необходимо пройти каждому человеку.

В конце концов, писатель повторил в творениях своих ужасные древние ереси, утверждавшие, что отражение и деторождение есть зло, ибо они умножают ложь. Понимал ли он, что ступил в области, где господствует бывший светоносный ангел? Не думаю, не думаю… Провозгласив подобное, автор не заметил (или не захотел?!) изъян, который он допустил, горделиво повторив древние, тайные смыслы, в которых богохульно звучали обвинения Творцу. Ложь поверженного не исчезла: человек добровольно принял её, легкомысленно отвергнув запрет Бога, а воображение и язык стали не меньшими устроителями лукавств.

Однажды, подготавливаясь ко сну, некто N. надевал майку. Обыкновенную, старую, хлопчатобумажную майку с истертым рисунком на груди. Но не в рисунке же этом дело? Нет-нет, не в нем…

Возможно, от того, что майка от множества стирок истончилась, или, надевая её, странным образом заломилась рука, а может ещё от какого чудного совпадения, некто N. вдруг вообразил себя на мгновенье женщиной. Даже не вообразил (не точно сказано), почувствовал себя ею. Не то, чтобы физически, вовсе не это хочу сказать. Образ женщины заполнил его изнутри, как снаружи на тело опустилась старая майка: образ чувственной женщины с заломленной вверх рукой, и… с мужским телом. Как такое могло быть?