Иосиф Гальперин - «Лаковая миниатюра» и другие рассказы

Вон в 50 метрах домик, где меня ждет жена с вином! – показываю (каракатицам? Нет!) Карацупам. Они с непреклонностью Джульбарса (это мифическая пограничная овчарка, впрочем, у Карацупы, бывшего в моем детстве всеобщим героем, пса звали Индусом) показывают мне на волну. Да не трону я ваших неуклюж, пусть по лужам мимо бегут, смешно и мультяшно переваливаясь, хотя сразу хочется подсобить. Чего допустить нельзя, тогда черепашонок не будет знать дорогу к малой родине и через много лет не приползет на этот берег, чтобы тоже заложить кладку.

Тут девицы пугают штрафными санкциями, говоря, что мое декларируемое намерение не мешать природному ходу событий – вещь зыбкая, а запрет – абсолютный. Заодно обращаются к святому – к моему экологическому сознанию. Для меня это безотказный пароль. Нет, я лучше, как нормальный герой, пойду в обход. В обход – это куда? По всему пляжу такие же патрули, значит, надо туда, где можно выйти не на пляж.

Вправо пойдешь – очень симпатичные скалы, плоские и долгие, но от них дороги к нашему бунгало нет, надо все равно через пляж. Несколько дней назад на границе скалы и песка стояла пару часов Люба. Я далеко заплыл, а вернуться вплавь мешали усталость и прибой на скользких камнях, выбрался на них повыше и прыгал, вглядываясь в далекую фигуру, кутавшуюся в кимоно. Люба меня не видела, ждала из моря, я не мог понять, почему она стоит на ветру, не присядет на песок. Подошел, сказала: “Я тут как Пенелопа… Среди наглых женихов”. На песке расположились недвусмысленные нудисты, о которых мы утром не подозревали, когда я ее оставил, уплыв. Даже какая-то сладкая мужская парочка.

Насчет Одиссея – неслучайная ассоциация. В десяти километрах от нашего Закинфа, через пролив, если приглядеться – слегка приподнятая темная размытость, остров Итака. Вотчина царя Одиссея, который и Закинфом владел, и его с Пенелопой потомки владели – лет шестьсот наш ионический остров входил в их островную империю. На Итаке и вправду когда-то стояла Пенелопа на берегу. Ну не пару часов, а дольше, хотя не все подряд…

Нет, берег моей Пенелопы не подходит. Придется влево плыть, туда, откуда только вернулся, к гавани, к асфальтовой дороге, которая с тылу может привести к нашему туристическому шалашу. Черт! Опять натягивать ласты. Натерли, все-таки, пальцы даже сквозь носки. А вот маску с затылка сдвигать не буду, пусть лицо отдохнет, да и плыть поверху быстрее. Думаю, за полчаса доберусь до места, где кончается этот гадский черепаховый пляж-роддом.

Скользишь над камнями и рыбами, которых только недавно рассматривал, теперь без маски их не увидишь, даже опустив голову. Правда, свет был прямой, пока я тут крутился,а сейчас солнце подсело, бликует по волнам, уже и они поспели к вечернему бризу. Успеть бы до темноты вернуться! Интересно, как там в пляжном тылу идет дорога. Мы когда ходили мимо тысячелетних олив, коренастых и рукастых, останавливались на каждом перекрестке. В харчевнях обычно пусто, больше знакомых хозяина, делящих с ним кувшинчик, чем туристов. А какие огромные красные оливки! Или маслины?

Один раз пустились в большое путешествие, ездили по здешним горам. На самом крутом обрыве, метров двести над морем, стояла тоже пустая таверна. Вкусное мясо, а вино в низине более терпкое. Кому что нравится… Сзади таверны сидели над обрывом две хохлушки и чистили картошку. Видно было, что прижились они у грека, что он ими доволен взаимно. Отправляют денежки домой, детям на учебу, а здесь у них как бы новая семья. Греческая, но шведская.

Потом от обрыва завернули в центр острова, на главную его гору. Небольшой городок, рынок с самоделками – керамика и шерсть, скатерть купили. А в центре – маленький монастырь Панагии Анафонитрии. Здесь жил Дионисий, главный святой острова, островитян так и прозвали в его честь: нёньесы, по его сокращенному имени. Впрочем, они его не присваивают ревниво, его лик и на общегреческих драхмах чеканили. Монах этот жил в конце 16-го века за этими вот толстыми стенами и тоже занимался вином и оливками: вон его пресс для масла, вон давильня для винограда. Так в чем же святость? – спрашиваем…

Пока нудно плывешь, чего только не вспомнишь. Поскорей бы на сушу, хотя бы во-он туда, где в витрине горит, я ее внутренним зрением вижу, красная, как свекла, надпись “Борщ”. Ух, съел бы кого-нибудь! От этой таверны я знаю дорогу к нашему бунгало. Но к ней не подгребешь – выскочат какие-нибудь черепашки “низзя!”

…Нам тогда спокойно объяснили, почему Дионисий святой – и мы согласились. Нет, дело не в том, что молодой венецианец из хорошей греческой семьи принял православие, быстро стал в церкви заметной фигурой, к 29 годам – епископом, а потом променял все должности на бесплатное служение землякам. За такое святителем и чудотворцем не объявляют. А в том дело, что он проявил чудеса самоотречения, когда в эти вот ворота ночью постучался беглец и объяснил, что за ним гонятся кровники.

Это были времена венецианского владычества на Закинфе, более короткого, чем Одиссеевой державы, но тоже не одно столетие. Что не удивительно, если учесть расположение Ионических островов – между Пелопоннесом и итальянским сапогом. Тамошние нравы не противоречили одиссеевской еще жестокости, кровная месть и в начале Нового времени не утратила актуальности.

Беглец рассказал, что он убил мужчину из враждебного клана Сигуросов, Константина, теперь клан охотится за ним. Дионисий отломил хлеба, налил в блюдце масла, поставил оливки. Уложил спать. А утром сказал, что Константин был его родным братом. Что он скорбит по убитому – и о заблудшей душе убийцы. Дал ему еды в дорогу и проводил на корабль, отправлявшийся в сторону Пелопоннеса. Кровник из клана Мондиносов был потрясен, что понятно, раскаялся, что бывает, и стал добродетельным человеком, что бывает гораздо реже…

Ну все, здесь можно приземлиться, выйти из воды – асфальтовый причал, а не охраняемый песчаный роддом. Волонтеров и волонтерш не видать. Конечно, в том, чтобы приехать из своей Скандинавии на другой край света и охранять кладки морских черепах, тоже есть какое-то самопожертвование, какая-то милость сердца. Но Дионисий пожертвовал частью своего сердца, любовью к брату, в пользу которого он когда-то отказался от наследства, кровными узами. А девицы, напротив, просто следовали велениям усвоенной добродетели, может быть, ничем внутри себя не поступаясь.

Только вот что-то асфальт меня ведет совсем в другую сторону, это ж какой крюк придется делать, чтобы вернуться в темноте, дрожа от голода. Я не заначил денег на таверны в плавки, а на святых, способных накормить меня хлебом и маслом, рассчитывать не приходится. Закинф, конечно, небольшой остров, всего 35 километров в диаметре, но обходить его босым (я же тапочки в ласты не подкладывал, только носки) и усталым – дня не хватит…