Марита Мовина-Майорова - Армейские небылицы. Сборник рассказов

«Кашлянуть?», – думаю, – «что ли? Может ночью спросонья кто по ошибке в коммутатор голос свой отправил?»

Только так подумал, как в ухо мне рёв раздался и такой силы, что мембраны в ухе и в трубке телефонной одновременно начали вибрировать! Ревёт кто-то нечленораздельно в трубку, точно тигр раненый или медведь, может, добычу на части разрывающий!

Я как стоял по стойке смирно, так и окаменел в ней! А трубка ревёт!

Но, всё же, я офицер военный, и на службе, к тому же, потому мысль возвращается в мою голову, и она такая: «Кто звонит?»

И здесь, скажу я вам, начинает до меня доходить, что тембр (немного я в своё время в музыкальной школе обучался, потому термин мне этот – «тембр», сразу в голову пришёл), – так вот тембр рёва этого больно голос, хотя и отдалённо, командирский – командира полка, напоминает. Я даже весь похолодел! Ведь что сказать мне командир силится – не пойму. От этого ещё страшнее делается – доверие терять вот так сразу, на первом ответственном посту, не хочется. Стою и трясусь. И тут рёв прекращается, и слышу я совсем отчётливо – «…!» И главное, с растяжкой смачной так на букве «с» оно сказано! Так: «С-с-с-су – а!» И восклицательный знак в конце слова этого, всем нутром чувствую – лично для меня, ставится, и – жирная точка под ним – как приговор! И сразу – хлоп-щёлк – и гудки, гудки… так мелодично побежали друг за дружкой…

Стою навытяжку. Смотрю на трубку. Потею. Трубка гудками дразнит. Чувствую – губами шевелить беззвучно начинаю.

И тут первая мысль в голову шибает – дежурному в караулку звонить!

Стоп! А что скажу? Что скажу?! Не кину же я ему, старшему по званию, прямо вот так вслух, это слово!

…И что оно на самом деле значит, обращённое ко мне?

Продолжаю потеть, и доходить до меня начинает, что раздумывать времени нет – самостоятельно принимать решение срочно надо – вдруг с боевой готовностью в части что-то связано, может, по тревоге поднимать её надо?

И тут вторая – спасительная – мысль: «На коммутаторе, может, знают, что командир сказать хотел», – и я набираю коммутатор.

Коммутатор отвечает мне милым девичьим голосом. Он говорит, что меня слушают. И я, цепляясь за этот голос, как за последнюю соломинку, заискивающе так, спрашиваю у него, а не знает ли милая девушка, по какому поводу сейчас командир полка в штаб звонил. И милая девушка (конечно же, слышавшая от начала и до конца всё, что проревел мне командир полка), и потому голосом, ставшим до предельной невозможности ещё более милым, и, можно сказать прямо – просто сладким, произносит:

– Командир приказал разбудить его ровно в шесть.

Старый поселковый пазик трясло и кидало из стороны в сторону на заезженной грунтовой дороге. Вместе с ним трясло и кидало нас – его пассажиров, в неуёмном стремлении вкусить блага цивилизации в районном центре отдавших свои бренные тела этому допотопному чудовищу.

Надо сразу предупредить читающего эту удивительную сагу, что мы с приятелем совсем не за сомнительными благами цивилизации в райцентр тряслись. Но об этом чуть позже.

А сейчас – о нас. Это важно. Ну вот.

Мы с ним из одного и того же командного училища выпускались – только он на год раньше, – и ведать не ведали, и даже откровенно говоря – не желали, чтобы в этой отдалённой воинской части повстречаться. А дело всё в том, что в училище не было между нами никакой дружбы. Как раз совсем напротив – разборку однажды он мне в столовой, как второкурсник первокурснику устроил. Тогда я думал – на всю жизнь дикую неприязнь буду к нему иметь. А вот увидел по прибытии в такую дальнюю дальневосточную часть его запомнившуюся с тех пор неприятную морду, и даже потеплело в груди. И он, правду сейчас я вынужден сказать – тоже обрадовался. И даже этого не скрыл. Так мы и закорешились здесь.

Теперь о поездках этих, для здоровья опасных, в райцентр. Может это кому-то не интересно, но, думаю, надо колорит местной жизни здесь как-то обозначить. Вдруг кто надумает сюда поехать за счастьем финансовым или личным.

Ну, вот – о поездках этих.

Каждые выходные такие поездки предпринимались всеми жителями посёлка. Всю неделю они безвылазно сидели на своих работах, а по вечерам – у себя по домам. Скучно. Но уж в выходные их было не удержать!

Ехали и одиночками и целыми семьями. И всё это, не смотря на тяготы таких поездок – безжалостную тряску людских тел и избиение всех частей этих тел жесткими конструкциями этого самого пазика – вплоть даже самими сидениями – при резких его подскоках на ухабах, а так же жуткую скученность, духоту и даже пованивание опрелостями разными в разных человечьих местах. Но ехали! Ну а как же – а о чём, как не о своём вкушении этих самых плодов цивилизации всю неделю потом они будут рассказывать тем, кому не пофартило из-за отсутствия наличности, или ещё по какой-то другой неприятной причине, приобщиться к культурам райцентра – это же тебе не посёлок какой-то! Ну, понятно, что на следующей неделе те поедут в цивилизацию, а эти потом всю неделю будут нехотя слушать об их приобщении и вкушении. Плодов этих.

Так и меняются. И таким образом жизнь их, в этом далёком дальневосточном краю, и течёт. И неплохо, надо сказать, течёт. А почему? А потому, что не все в пазиках трясутся. А те, кто трясутся – так это только до поры до времени. Это в Питере и Москве на «семёрочках» и «девяточках» мужики до сих пор вынуждены рассекать. Конечно, уже – многие. Не только одни артисты и чиновники разные гордые, как при Союзе. А здесь, хотя и туговато с наличностью для семейных нужд из-за этого бывает, но всей семьёй, без каких-либо возражений, как правило, со стороны тёщ или жён, копятся денюшки на японские «чайки белокрылые» – Тойоты, и другие, хотя и поношенные нехило, японские праворульные тачки. А потом и приобретаются.

И колесят на них дальневосточники по этим самым… грунтовым дорогам. И такая гордость на лицах самих владельцев тех тачек, и жён и тёщ тех владельцев, что советским московским и питерским чиновникам даже ни в одном сне такая гордость не снилась, не то, чтобы за рулём они в жизни её имели!

Вот и моему корешу, Серёге, захотелось такую гордую улыбку на лице иметь. Никогда прежде не мечтал он о машине. В скромной советской семье вырос. А тут, как на такой дальней от дома родного земле оказался, так и заболел общей их дальневосточной болезнью – машину, белокрылую иноземную, праворульную, заиметь.

Здесь ведь как? Любой житель, даже фермер, и тот такую имеет. Или со временем обязательно заимеет.

А приехал Серёга сюда уже женатиком – из Питера доцентовскую дочку за собой увлёк, вопреки стенаниям доцента и доцентшы. Но ведь дело молодое – Любовь! А как оказался дружок мой во власти болезни неизлечимой этого края, невообразимо романтичного прелестью своей мало заселённой, так и пошёл в разнос. Ну, и супругу, конечно, к этому делу нехитрому – болеть вместе – приобщил.