Владимир Ситников - Три сестры и Васька

– Опозоришься, сдурела что ли? – попрекнула её мать. – Иди вон к подружкам.

– Долезу, – упрямо пробурчала Васька.

– Лазила что ли? – покосился с подозрением отец.

– Вчера уже в темноте, как только столб поставили мужики и ушли, я залезла запросто, – прошептала она, нагнув голову отца, чтоб никто её тайну не слышал.

– Ну тогда давай, Васька, – забирая охапкой у дочери куртку, спортивный костюм и кеды, одобрил её Иван. – Ты ведь и вправду у меня парень – хоть куда.

В маечке и плавках, масластая, цепкая Васька обняла столб и ловко, по-обезьяньи стала карабкаться вверх.

– Чей это парень-то? – любопытствовали в толпе старухи.

– Да Васька Чудинова. Чертёнок, а не девка, – распознал её фельдшер Серафим Федосович Ивонин.

– Васька, давай, давай, – завизжала Жанна.

– Агафья, Агафья, Агафья, – хором закричали подружки, пока не пробасил Иван Родионович:

– Всё выше и выше, и выше.

Эти слова подхватили и девчонки, и взрослые. Самое ободряющее, самое подходящее, если такое крикнуть лезущему вверх, конечно, силы прибудет.

Васька легко добралась почти до верха столба, а дальше застопорилось дело – нестерпимо заболели руки, налилось тяжестью тело, казалось, онемели ноги. Вроде вчера такого не было, а сегодня вдруг захотелось ослабить хватку и, освободившись от тяжести, сползти вниз по столбу. Тогда будет совсем легко. Но стыд-то какой! Нахвастала, что долезет и вдруг…

А внизу орала толпа и расслышала она отцову песню «Уверен, что я долезу». Во рту пересохло. Она закрыла глаза и, прижавшись лбом к столбу, на миг замерла. Вчера в темноте, ещё не зная ничего о призах, вон как легко вскарабкалась. Приказала себе: «И теперь заберусь!» потом добавила ещё злее и безжалостнее: «Доберусь!» Иван Чудинов внизу, взмахивая рукой, орал:

– Всё выше и выше, и выше, – и его друзья-десантники подхватили песню.

Василиса принялась карабкаться вверх, хотя горели ладони, ноги, но теперь она бодрила себя: немного осталось, совсем немного.

Около самой корзины с петухом замерла.

– Васька, не дрейфь! – поддержал бас Демида Кочергина. Все были за неё.

Зацепившись левой рукой за срез столба, правой сняла корзину с петухом, и дрожащая от возбуждения и холода, соскользнула на землю. Вокруг неё прыгали, визжали и орали что-то радостное и восхищённое девчонки, лезли обниматься Жанка, Римка Князева, Верка Клековкина. Отец., отстранив всех, накинул на жилистые плечи дочери своё полупальто. Какое тёплое, уютное, отцовское.

– Молодец, Васька, просто молодец! Одевайся. Озябла небось, – и помог он натянуть костюм, застегнул на молнию куртку.

– Наша тёлка, – выдохнула восторженно Анфиса Семёновна. – Ну, Васька, не ожидала от тебя такого. Герой!

Кто-то сказал, что Васька еще школьница. Ей не положен приз.

– Ну и что что школьница, а семья колхозная, – ринулась в перепалку Анфиса Семёновна.

Вмешался председатель Григорий Фомич:

– Победитель есть победитель! – авторитетно сказал он, и Галина Аркадьевна Бушмелева через мегафон прокричала:

– Первый приз получает Василиса Чудинова.

Тёлочку, которую назвали тоже Вешкой, увезли к бабушке Луше в Зачернушку. Бабушка всплёскивала руками: чудо чудное. Девка на столб слазала и тёлку получила. Ну дела! Ой, Василисушка, мака. «Макой» она называла внучек, когда хотела их похвалить. А Василиса была самая дорогая мака, близкая ей.

– Ты уж мне, Василисушка, помогай! Хлебца-то двум животным, коровке и телушке, надо буханки две, а то и три в неделю. Доить идёшь – бери краюху, другой раз – тоже эстоль.

И Васька гоняла летом и осенью на велосипеде, зимой на лыжах к бабке Луше с хлебом каждые три дня. А как иначе? Двух коровушек держать – не шуточки.

У Ивана Чудинова было две гармони. Одна парадная, нарядная, инкрустированная, тульской работы находилась в Коромысловщине. Её знали и слышали почти все жители села. Он ведь и в ДэКа выступал со сцены, и топотуху наяривал на улице в праздничные дни. Любовались коромысловцы Ивановой хромкой. Как и положено, уважаемый инструмент хранил Чудинов в футляре.

Вторая гармонь, потёртая, с невзрачными выцветшими мехами жила в Зачернушке. На ней и училась играть Васька. Тоже вроде неплохая гармонь, голосистая, но что-то стала похрипывать и посипывать. Видно, простыла после того, как по оплошности оставили её на зиму в клети. Так и лежала теперь завёрнутая в старый полушалок на шкафу в бабушкиной избе, и никто к ней не прикасался.

И вдруг полный обвал с гармонями. Лишился Иван их обеих.

Выходила замуж за Эдика Куклина старшая дочка Чудиновых Татьяна. Что-то вроде свадебки отгуляли в Коромысловщине, а потом по-настоящему решили гульнуть в Кирове. Народу молодого в кафе назвали полным-полно. Невеста счастливая красавица с русой косой и жених хорош, питья полно, пожеланий и воплей «горько» на весь вечер. Всё как положено.

Анфиса Семёновна хотела всплакнуть: горько-де отдавать родимую кровиночку на чужу сторону, да нахальная бойкая тамадиха, нанятая специально, пресекла всю её печаль:

– Я вызвала сантехника, чтоб из глаз не капало у вас.

Вот и погорюй тут по-человечески.

Вовсе нынче иной ритуал, хоть вроде суетятся дружки, невесту крадут и прячут, чтобы вытребовать выкуп. Но всё это только ошмётья от прежних старинных обычаев.

Наёмная тамадиха бегала с бумагами в горсти вокруг стола, командовала, когда пить, когда петь, когда смеяться, сыпала присловьями вроде: женитьба – это досрочный рай. Ивану ходу не давала. Он сидел со сватом – отставным полковником, у которого весь китель в наградах, и по-умному рассуждал о политике да о том, что опять затеяли правители гонение на вино. Но народ всё равно выход отыщет. А так стыд и позор – давятся люди у магазинов, по головам друг у дружки лезут. Сколь сил и времени теряют.

Где-то под конец застолья удалось Ивану повеселить игрой пожилую публику. Молодёжь-то привыкла под громовое буханье аппаратуры радость свою выплёскивать, кривляться да топтаться на месте. А Иван такую топотуху завёл, что пожилые гости от души побили каблуками кафешный пол. Молодёжь, расчухав, что тут настоящее веселье, переметнулась к Ивану. Конечно, Жанка и Светка дали жару: знай наших, коромысловских.

Жанка крутилась по-всяконькому перед Эдиковым отцом, отставным полковником, до тех пор, как не вытащила его. Не выдержал тот и пошёл тоже отплясывать. Васька поодаль стояла. Могла бы и она вихрем пронестись, да восьмиклассницам вроде негоже по-взрослому-то отплясывать. А хотелось, и могла она вспомнить зачернушкинские пляски.

Жанка, когда возвращались в автобусе домой, выхвалялась перед Светкой:

– Ну, я дала прикурить. Ноженьки резвые пляски хотят. Я разойдусь, так меня нипочём не остановишь. Бабка Эдикова тоже, видать, шваркнула хорошо, целоваться лезла и всё меня с тобой путала: Светик да Светик. А где Аграфена-то – Василиса ваша?