Владимир Ситников - Три сестры и Васька

А вообще-то уважать Егора Трефилова было за что. Это ведь он раскрыл в деревне Слудка преступление, которое следователи даже не сочли за преступление.

По дороге с фермы домой ни с того ни с сего умерла доярка Федосья Тимкина. Никаких видимых признаков насильственной смерти не нашли, разрешили похоронить. Однако Егор Трефилов воспротивился. В снегу рядом с тропкой, по которой шла доярка, заметил след мужского сапога. Один единственный. Когда потребовал дополнительной экспертизы, обнаружили в голове покойной в височной кости обломок острого предмета, по всем вероятности шила. След оказался от сапога бригадира Мишки Зуева. Зачем ему там быть? Устроили обыск. Сапоги нашли. Отпечаток сошёлся. А ещё длинное шило с обломанным остриём, брошенное в инстурментах.

Оказалось, потащил Мишка с фермы вместе с женой два мешка посыпки. Увидела это Федосья Тимкина.

– Корму и так не хватает, а вы ещё таскаетё, – упрекнула она вороватых супругов.

«Докажет», – сообразил бригадир и, выгадав, когда возвращалась Федосья вечером домой, догнал и ударил шилом в висок. Попал в кость. Вот шило и надломилось. А так ранка почти незаметная.

Видать, сильно мстительный был этот Мишка, потому что на суде сказал:

– Я-то высижусь, а она в могиле останется.

Все эти его слова повторяли, удивляясь злодейству.

Вот такой был Егор Трефилов, дотошный милиционер, раскрывший хитрое преступление. А тут какое преступление? Дурацкая выходка, однако надо разбираться.

И вот сошлись в закутке колхозной конторы, где выделили комнатку-пенальчик Трефилову, три мужика: Иванов одноклассник Егор Трефилов, учитель математики Яков Григорьевич и Иван Чудинов. Надлежало разобраться в сути Иванова преступления.

Шёл долгий разговор, во время которого стыдили Ивана, вспоминали дочь его тупицу Василису и требовали и учитель, и уполномоченный, чтоб Иван, пока не поздно, извинился за свой проступок. Тогда возьмёт учитель жалобу обратно.

Иван потел, пыхтел, теребил свои белесые усы и пытался доказать, что был прав. В конце концов сам поставил условие: если научит Яков Григорьевич геометрии его дочь Ваську, то он извинится, а не научит, тогда пеняй учитель на себя.

Но извиниться надо было сейчас, а переэкзаменовка будет в конце августа. Тогда и станет известно: научил математик Ваську или не научил. Как эту закавыку разрешить?

Вот тут милиционер Егор Трефилов пошёл на должностное преступление. Он достал из железного ящика, который называл сейфом, бутылку водки, три алюминиевых стаканчика, из-за книг в шкафу вытащил банку малосольных огурцов, а из ящика стола чёрствую горбушку хлеба. Разлив водку по стаканчикам, скомандовал:

– Пьём!

– Я не пью, – заартачился учитель.

– Совсем что ли не пьёте? – с недоумением посмотрел на него участковый.

– Ну иногда.

– Сегодня как раз «иногда», – сказал Трефилов. – Поехали.

Не зная что к чему, выпили мужики, хрустнули огурцами.

– Мир, – сказал Трефилов и первым протянул руку. Что оставалось делать Ивану. Не такой уж упрямец он был. Пожал руку Якову Григорьевичу.

Раза четыре зазывал математик Василису на консультацию. Вроде поняла она Пифагоровы штаны. Поставил ей трояк Яков Григорьевич на переэкзаменовке.

– Ну вот теперь что-то осталось в извилинах, – заключил он.

С той поры учитель Яков Григорьевич и комбайнер Иван Чудинов стали здороваться за руку, а мудрый милиционер Егор Трефилов подвёл итог:

– Русы хинди пхай-пхай, как говорят индусы. Дружба!

Любил Иван весёлые лихие компании. А из всех мужиков и парней выделял тех, которые служили в десантных войсках. Их он в день ВДВ и 9 мая в День Победы зазывал в Зачернушку. Не обычные в те дни, а решительные и сплочённые, в беретах и тельняшках, выглядывающих в распахнутый ворот рубахи, шли десантники в Зачернушку чуть ли не строем и орали солдатские песни: «Не плачь, девчонка», «Вдоль квартала взвод шагал». Конечно, зычней всех был могучий голос Демида Кочергина. Недаром он в армии ходил в ротных запевалах. Был Демид мужик пройдошливый. Во время телефонизации деревень возглавлял он бригадку связистов. Выпить хотелось, а сухой закон гулял по стране. Демид придумал как закон этот «размочить». Появился у председателя «Светлого пути» Григория Фомича и с хмурым видом начал растолковывать, что есть такие штуки контакты. Если их не протирать спиртом, или на худой конец водкой, то они закислятся и хана стараниям. Надо протирать контакты, а вот у них лимит кончился и если хочет председатель, чтоб была бесперебойная связь, то надо… Григорий Фомич сходу всё усёк:

– Сколько надо?

– Десять литров, – не моргнув глазом, выпалил Демид.

– Пять дам, – сказал председатель. Он понимал, о каком «окислении» идёт речь.

В общем, Демид, закончив телефонизацию, вернулся в родную Коромысловщину, потому что понравилась ему налитая, звонкоголосая Симка Васина. Женился и окончательно осел здесь в те незапамятные времена телефонизации.

Подошли как-то в День ВДВ коромысловские десантники к Зачернушке и замерли в удивлении: на луговине красовался белоснежный шатёр подстать ханскому или царскому. Это Иван Чудинов додумался надеть на жердяной остов свой малый парашют, привезённый из армии.

На траве скатерть растянута, кое-какое угощение деревенское уже расставлено. Десантники загоготали от радостной неожиданности. Ай да Иван Чудинов!

– Душа горит, – заорал механик Кочергин. – По рюмочке, по маленькой налей, налей, налей!

А голосяра у этого присадистого, ширококостного бугая была такой, что в пяти соседних деревнях слыхать, да вот деревень-то теперь нет. Пустилась гулять бутылка под холодную закусь.

– Тимофеич, ты зачинай, – обратился Иван к самому старослужащему Кочкину Максиму, который с японцами успел повоевать в 1945-м.

– Я артиллерист. Давай мой марш, – и, взмахивая рукой, запел костистый седой Максим Авдеевич, но едва успел одолеть первые четыре слова: «Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой», как густо подхватили все, а Иван разрядил свою гармонь. Особенно задиристо орали припев:

– Артиллеристы, Сталин дал приказ.

Это назло всем, кто Сталина поносил и не признавал. Ну а вернее, чтоб ощутить причастность к отцовской Победе в той Великой Отечественной войне.

Появлялись чугуны с варёной картошкой, а чаще всего уха. Григорий Фомич давал неводчикам распоряжение поймать для десантников рыбы столько, чтоб поварёшка по стойке «смирно» стояла в котле.

За ухой доходило до солдатских бывальщин и анекдотов. Травили их наперебой.

Зачернушкинские старушки жались в сторонке, стесняясь.

– Эй, освободите место, – призывал Егор Трефилов.

– За мам!

– За старшее поколение!