Владимир Ситников - Три сестры и Васька

– Волос долог – ум короток. Ты зачем сразу на шестую лозу косить послала?

– Тебя не спросила. Да там луговина ещё не просохла. Вот и послала. Ты свой цап-царап знай, а мне нечего указывать, – обрезала она.

– Подумаешь, фря какая.

– Какая есть.

Видимо, неприязнь эта была у них ещё с давних пор, когда задира Демидка дёргал Тайку за косу. А может и ещё что-то было. История умалчивает.

Тянуло с лугов дурманящим запахом сена. Примешивался к нему аромат созревающей земляники, которой было на закрайках лоз видимо-невидимо, красным-красно. Начиналась страдная пора для коромысловских ребятишек. Поначалу ездила со своими дочерями сама Анфиса Семёновна, а потом что-то приелось варенье из неё и случилось так, что собирать душистую ягоду пришлось одной Ваське. Для Тани, Жанны и Светы находились другие неотложные дела. Вот с корзиной в руках, в которой эмалированный бидон, три ломтя хлеба, два огурца да пучок зелёного лука со спичечной коробкой впридачу, где соль, отправлялась Васька в грузовике с механизаторами по ягоды. Подгребали к гаражу одноклассники имка Кня Римка Князева, Федька Кочергин, Верка Клековкина, ребятня помельче. Всем наказ от матерей не дуреть, хоть по бидону земляники набрать.

Протягивая руку, помогал ребятам забраться в кузов грузовика Рудольф Яровиков. Просто Рудик – человек с мужественным симпатичным лицом киноартиста Петра Вельяминова. Как и её отец, в технике он был ас. В уборку работал на комбайне «Дон», как и её отец. А, кроме того, он умел телевизоры чинить. И все возили к нему свои закапризничавшие «ящики».

Когда проходили по сельской улице от мастерских на поля комбайны, Васька замирала от восторга. Наверное, так в древности шли на водопой мамонты. А тут три первые могучие комбайны «Дон», за штурвалами которых Рудольф, её отец и Витя Востриков – самые-наисамые. Васька радостно прыгала на обочине дороги, махала руками: «Ура, парад, парад!» И гордые сосредоточенные комбайнёры взмахивали ей руками: привет, привет, малявка!

А здесь Рудик Яровиков подтрунивал над Васькой.

– Чо, Вась, поди на свадьбу варенья-то наготовить хочешь? Жених-то есть?

– Да где их теперь найдёшь? – отвечала Васька по-взрослому.

– А чо искать-то. Вон Федька Кочергин, куды с добром.

Федя щекастенький, волосы дыбком, недовольно бурчал:

– Нужна она мне, – и, отодвинувшись, отворачивался от Васьки. Дулся, чтоб не заподозрили чего.

Зато когда нападали на разводья земляники, у Федьки прорезалась страсть к разговору. Тут он поучал малышню:

– Земляника любит терпенье. Попробуй по такой крохотке насобирать бидон. Черника быстрее берётся, но комарья там. Живьём съедят.

То ли от отца такая говорливость передалась, то ли сам полюбил поучать Федя.

Но когда видели ягодное раздолье, разговор угасал.

Поначалу брали ягоду усердно, а потом надоедало и придумывали развлечения. То купаться шли, то перекусить садились. Федька раскручивал леску на черёмуховом удилище и забрасывал в омуток на старице удочку, надеясь поймать хорошую рыбину. Васька с Верой Клековкиной оставалась в земляничнике. У них бидоны были вместительнее, и подходили девочки к измазанным в песке купальщикам с полными посудинами ягод. Ребятня, одумавшись, снова принималась собирать землянику, но звала их к вагончику бригадир Таисья Фроловна Дарьялова, которая успевала к этому времени распорядиться с покосами и сварить суп из мясной тушёнки да заверетенить макароны по-флотски. Накормить пять-шесть ребятишек – не в убыток.

Она первой замечала старание усердных ягодников и хвалила Ваську с Верой, припав к бидонам: – Дух-то какой, – и крутила головой.

Федька приходил с жалким полузасохшим окунишкой.

– Коту на уху, – говорил отец Демид Кочергин. – вон Васька-то сколь ягод нацапала, а ты.

– Ещё успею, – успокаивал Федька отца, но не успевал добрать бидон. Однако хватало для материных похвал и пяти-шести стаканов, набранных сыном.

Красива около Коромысловщины Вятка-река. С высокого берега видно не только низменную пологую равнину и боры, перелески. Река делает поворот, утыкаясь в противоположную дальнюю гряду. Это самая рыбная излучина. А под горой на их берегу уютная полоса пляжа. Здесь пока высокая вода, загорали коромысловские девчонки, резвилась ребятня. Удобное место. Из-под горы бьют три ключа, которым почему-то даны разные названия: Сладкий, Лечебный и Горький, хотя вода в них вроде одинаковая. Видно, не по воде, а по каким-то другим приметам получили они имена.

Чаще всего любили коромысловские девчонки да и дачники из города загорать около Сладкого ключа. Можно и напиться, и ноги сполоснуть перед тем, как надеть обувь.

Деревенские дивились нарядным купальникам горожанок, завистливо любовались ими. Надо же, какие модницы. Отставать от горожанок не хотелось. Тоже что-то вроде купальников морщили или тайком от родителей покупали их в Орлеце и даже в Киров ездили.

А Жанка уже давно начала удивлять коромысловцев откровенными нарядами. Носила колготки в обтяжку, каждая округлость заметна. Иван Родионович сердился:

– Ещё раз увижу – сраку надеру, – грозился он.

– Да все теперь эдак ходят. Не замечал что ли? – вступилась за дочь Анфиса Семёновна.

Пригляделся Иван: и вправду вовсе бесстыдной стала одёжа у молодяшек.

– Добалуешь, – остывая, предупреждал жену.

В этот раз Васька всех перещеголяла, устроив в вырезе лифчика что-то похожее на пышный георгин. Под лифчиком-то уже начало что-то округляться.

Валялись деревенские на песке, роя подземные ходы, насыпая первобытные хижины, сами зарывались в песок, бултыхались в воде около бережка, «пиво варили», будоража воду, брызгались, затеяв «морские сражения», и ревниво поглядывали, как изобретательно отдыхают горожане. Они там, картинно выгнувшись, стояли в тёмных очках, с бумажками на носах, чтоб «кнопочки» свои не опалить. Разноцветный мяч летает красиво, почти не опускаясь на землю. Зазывают парни своих городских подружек в круг. А деревенские такой лёгкий красивый мяч, наверное, не видали. Глазеют со стороны. Не все мячом увлечены. Вон один парень соорудил из песка целый дворец с башенками. Залюбуешься. Очкарик. Наверное, студент-строитель.

Однажды прогулочной походочкой подкатились к деревенским девчонкам городские парни. Один, видать, заводила, внук пенсионерки Куклиной Инны Феликсовны – волосы дыбком, в ухе серьга, в моднючих полосатых плавках, сказал, вскинув руку:

– Привет трудовому крестьянству. Познакомимся! Я – Эдик, это – Миша, – и обнял очкарика, строившего песочный дворец.

– А я Владимир, – отрекомендовался третий, долговолосый. Этот, видимо, артистом готовился стать или художником.