Алексей Дунев - Когда часы быстрей минут. Нехронологический роман

«Чего так несётся?» – подумал Глеб. Может, новость какая? В прошлый раз почтальонша ему доверила принести письмо, пришедшее из Ленинграда, так же бежал, как ошалелый. Запыхавшийся мальчишка остановился напротив Глеба и выпалил:

– Дядя Василь из райцентра приехал…

– Ну и что? Почту привёз?

– Нет, слушай… Война началась.

– Какая война?

– Германия сегодня… утром… напала на Советский Союз, – вставляя глубокие вдохи и выдохи между словами сообщил прибежавший.

И Колька помчался со своей новостью дальше.

Немцы пришли не сразу. Сначала приехал разведотряд на трёх мотоциклах. Прямо посреди деревни один из фашистов дал очередь из автомата по перебегавшему дорогу гусю. Мотоциклисты остановились и несколько минут хохотали. Стрелявший подобрал мёртвого гуся, и все поехали дальше, к дому председателя колхоза. Тот уже ушёл на фронт, в добротной хате жила его семья. Немцы осмотрели все помещения, между собой что-то прокурлыкали, сели на свои тарахтелки и укатили. В другие дома даже не заглянули, тогда партизан ещё не боялись.

Глеб всё это наблюдал из окна. Значит, не сбылись его надежды на то, что немцы здесь не объявятся. Он вспомнил недавний разговор с Колькой. Тот спросил:

– Как думаешь, война скоро кончится?

– Шут её знает… последняя война с немцами несколько лет шла… – авторитетно заявил городской житель.

– Ничёсе… а в Белоруссии воевали? – не отставал пацан.

– Воевали, но сюда не дошли, не боись. В Могилёве ставка царя была. Значит, немцев тут не было. В учебнике про это мало написано, там всё больше про Гражданскую, но я это точно знаю. В другой книжке читал.

Глеб и в самом деле надеялся, что фашистов остановят и откинут назад ещё до конца лета, и он спокойно поедет в Ленинград. Мама в самом начале войны послала телеграмму, чтобы он из деревни не выезжал. Дороги бомбят…

Погостить в Белоруссию мать отправляла Глеба по просьбе бабушки, которая очень любила внука. Фёкла Платоновна была человеком прошлого века, о котором Глеб мало знал. Конечно, он читал о трудной жизни во времена империалистического режима, но бабушка вспоминала о том времени всегда с теплотой, как о лучших годах жизни.

– Чего ж там хорошего было при царях? – спрашивал внук, пытаясь утвердиться в собственных представлениях о мрачности и серости дореволюционного прошлого.

– Молодость моя там была, любовь, надежды на лучшее.

– Какая же ты непросвещенная! Это сейчас мы верим в светлое будущее коммунизма, а тогда ещё и не знали об этом! – вспыхивал внук.

– Ну да, ну да… – соглашалась Фёкла Платоновна.

В буфете у бабушки напоминанием о мирной жизни стояли разные фигурки. Глеб как городской житель считал это деревенскими обычаями, а от учительницы литературы в своей ленинградской школе слышал, что фигурки на комоде – это «признак мещанства». А это что-то нехорошее, низкое. Хоть у бабушки фарфоровые куколки и животные стояли не на комоде, а за стеклом, словно в музее, внуку почему-то было стыдно за любимого человека. И однажды он решил об этом поговорить:

– Ба, а зачем у тебя эти куколки, игрушки, ты ведь уже не маленькая?

– Доглядливый ты, внучок. А фигурки ещё от покойницы-матушки мне достались. Не всё сохранить удалось, жись-то разная была. Это будто память моя о семье, о родителях. Давно уж не маленькая, а иногда выну и начну расставлять – так всё, что было и давно быльём поросло, и вспомню. Вот смотри, фарфоровая куколка, ею ещё матушка в детстве забавлялась. Я эту фигурку завсегда на почётное место ставлю.

Глеб прикоснулся к старинной фарфоровой куколке и словно по-новому посмотрел и на бабушку, и на эти игрушки, которые хранили прикосновения и тепло ушедших предков.

Потом, когда пришла весть о взятии немцами Минска, Глеб думал, что в их глухомань те не полезут, обойдут стороной. Но вот всё-таки не обошли. Через два дня после разведчиков в деревню вполз крытый брезентом грузовик, из него высыпал десяток немцев. Из кабины вылез сухопарый офицер, осмотрелся, поправил портупею и лающим языком дал указания солдатам. Двое пошли с ним в дом председателя, остальные заняли соседнюю хату. Хозяевам пришлось съехать к родственникам, перечить новой власти никто не стал. Ни криков, ни тем более стрельбы больше не было. Вообще, первое время жизнь с оккупантами протекала более-менее спокойно. Те заходили в дома, требовали еду – яйца, сало, или курицу… хозяева отдавали, понимая, что сопротивление бесполезно. Но обысков и насилия не было. Даже наоборот. Вот случай.

Ранней осенью сорок первого года один из немцев стирал своё бельё в ручье, потом поднялся на берег, взял из таза новую партию, но по возвращению никак не мог отыскать мыло. А поблизости ошивался Колька.

– Wo ist meine Seife? 5 5 – Где моё мыло? (нем.) – спросил фриц сослуживца, со скучающим видом сидящего поблизости.

Тот молча показал на Кольку. Первый немец направился к парню, жестами показывая, чтобы тот вернул мыло. Хлопец испуганно замотал головой из стороны в сторону, мол, не понимаю. Фриц решил, что тот отказывается вернуть его личное имущество, разозлился и попытался схватить сорванца за шиворот. Колька увернулся и дал стрекача. Так они бегали по деревне минут десять, немец выдохся и злой вернулся к своему белью. Второй оккупант, держась за живот от хохота, поднял мыло из ямки в траве. Оказывается, оно соскользнуло туда и наговор на парнишку был напрасный.

– Hans, du bist Schwein! 6 6 – Ганс, ты свинья (нем.) – презрительно бросил немец второму солдату и медленно направился в дом, превращённый в казарму.

Через несколько минут он вышел с шоколадной плиткой и вручил её перепуганному Кольке.

Это спокойное время закончилось для жителей Бродов уже в декабре. Кто-то обстрелял в лесу немецкий грузовик, везущий оккупантам снаряжение. Водитель успел «дать газу» и оторваться от нападающих, но второй солдат, сидевший рядом с ним, получил ранение в шею и по приезде скончался, не приходя в сознание. Кто стрелял: партизаны или отбившиеся бойцы отступающей Красной армии – никто не знал.

Тогда в деревню нагрянули другие немцы – каратели. Фашисты врывались в каждый дом, и пока солдатня грабила имущество, тучный краснолицый майор-эсэсовец допрашивал жителей. Рядом находился переводчик – хромоногий учитель немецкого из райцентра.

Глеба хотели сначала спрятать в погребе или на сеновале, но решили, что так будет только хуже, и правильно сделали. За это могли и расстрелять. Первым же делом немцы залезли в погреб, вынесли все заготовки, кроме нескольких банок варенья. Обшарили и сеновал, а также сарай и дровник. Даже в отхожее место заглянули.

Вопросы задавали стандартные:

– Сюда приходили советские солдаты или партизаны?