Вячеслав Вертинский - Откровение от Утешителя, или Дневник сумасшедшего

Но, увы! Моему желанию не суждено было сбыться, потому что опять началась зима, зима в разгар весны. Пришёл холод, цветущие вишни укрыл мокрый снег, и голубка не уберегла своё будущее потомство: дикие голуби вьют очень хрупкое гнездо…. Я очень расстроился тогда из-за случившегося и из-за того, что мои мечты никогда не сбываются – почему?

Вы, конечно, спросите, а что же мистического в этой истории? Отвечу: «В принципе – ничего, если не брать во внимание необъяснимую доверчивость дикой птицы и того, что яйца свои она отложила в праздник Благовещенья, а почему – Бог его знает…».

Да, наверное, только Он один и знает всё. Знает – от чего моя жизнь переполнена случайными событиями, образующими при близком рассмотрении некий таинственный узор…. Знает – почему мои мечты никогда не сбываются, хотя они достаточно чисты и светлы, да и сам я в принципе не самый плохой человек, рождённый на Земле. И, наконец, знает – зачем я пишу сейчас свою автобиографию, как некий Славный муж, прославивший своё имя великими подвигами….

Сложно писать о самом себе, да ещё и давать при этом объективную оценку своей прожитой жизни, очень сложно. Сложно, но надо! Да кому же собственно это надо? А? А Бог его знает – кому?

Итак, когда же я стал трусом? Возможно, я стал трусом ещё в раннем детстве, когда люди в основном не помнят себя, но я-то помню….

Может быть, это случилось, когда мой пьяный отец вырывал меня (только научившегося произносить первые слова) из рук моей матери, нёс в свою тёмную комнату и клал в холодную как лёд постель? Или когда заставлял целовать свою умершую мать (мою бабушку), перед тем, как её положат в могилу?

А может быть, я стал трусом после того, как однажды в пионерском лагере разбил себе затылок об угол прикроватной тумбочки, и моя белоснежная майка на моих глазах, в считанные секунды, стала алой? Или же это случилось, когда в мою маленькую голову проникла Великая Бесконечность и вскоре начала ассоциироваться у меня со словом – Смерть…? Не знаю, может быть…, но одновременно я отчётливо помню, что как только ко мне приходили мысли о Бесконечности, то они сразу же упирались в вопрос о конечности меня самого, и тогда мне становилось жутко.

Этот страх преследовал меня всю мою жизнь – страх смерти. Я никак не мог смириться с тем, что придёт время, и меня не станет, не будет… никогда…. А если я пытался сравнивать свою крохотную жизнь с Вечностью, то получалось, что по сути меня-то и не было вовсе; я никогда не жил и не рождался; Я – Иллюзия. Когда я пытался осмыслить этот факт, то мне становилось так страшно, что я вынужден был кричать, для того, чтобы прервать эти мысли. А они могли посетить меня где угодно: дома, на улице, в трамвае или в школьном классе, во время урока, в полной тишине, ставя меня в идиотское положение; я ведь и сам не ведал, когда и где она даст о себе знать – эта Великая Бесконечность.

Эти мысли отравляли мне жизнь с самого детства и из-за них я чувствовал себя слабым и ущербным. Хотя одновременно они же развивали во мне колоссальный инстинкт самосохранения. Как говорится: «Нет худа без добра». Да, они всё время были со мной, эти мысли, но я ни с кем и никогда не разговаривал на такие темы: толи из-за стеснения, толи из-за боязни услышать подтверждение своих мыслей, толи из-за того, что меня просто сочтут трусом. Да и с кем, если разобраться, можно было поговорить? Отец навряд ли смог бы мне что-либо объяснить, поскольку был материалистом, коммунистом и, скорее всего атеистом. Учителя – проповедовали опять-таки всё тот же коммунистический материализм, а о Вере в Бога даже и упоминать было непринято.

«Жить нужно так, чтобы Ваши дела остались в памяти благодарных потомков…» – вот основной девиз того времени. Девиз правильный, и я до сих пор с ним согласен, но тогда меня больше интересовал другой вопрос: «На фига?». На фига мне, извините, будет нужна благодарная память Ваших потомков, если я о ней даже не узнаю – меня ведь уже не будет? Короче, я не видел в такой жизни никакого смысла, и снова думал, пытаясь найти ответ на свой вопрос самостоятельно.

«А Солнце, – спросил я как-то одного педагога, – будет светить всегда?». «Нет, – ответил он однозначно и со знанием дела, – через миллион лет оно погаснет, планеты остынут, и человечество погибнет!».

Услышав такой шокирующий ответ, я чуть в обморок не грохнулся. Да что ж всё так плохо на этом свете? Всё погаснет, всё остынет, все погибнут…. Зачем вообще жить, если всё равно все умрут? И как же тогда эта…, как её – благодарная память потомков? Куда денется она, если и потомков-то уже не будет? В чём смысл такого бытия? Да, это был даже не вопрос – это был вопросище.

А пока что – память потомков не отличалась особой благодарностью, и я впервые заметил это на похоронах своего одноклассника, который умер (если не ошибаюсь) в возрасте 13-ти лет от менингита. Он воспитывался в семье баптистов-евангелистов, но об этом я с ним никогда не разговаривал. Меня удивляло не то, что члены его семьи были верующими: я в то время даже не задумывался над этим и не имел понятия, что такое Вера, и кто такой Бог? Меня удивляло и удивляет по сей день то, что родители его настолько свято верили или наоборот – были настолько непроходимо темны в своей Вере, что даже не удосужились обратиться к медикам, когда их сын заболел. Ведь даже я, пацан, не разбирающийся в медицине, понимал, что лимфоузел на теле человека размером с куриное яйцо – это не нормально, а они, взрослые люди, что делали они, когда их сыну стало совсем плохо? Молились? Да, наверное, так: они помолились, а потом вызвали «Скорую» (хотя нужно было сделать наоборот), но было уже поздно – он умер в больнице.

Прошло уже больше 30-ти лет, а я до сих пор вспоминаю о нём, вспоминаю, как мы вместе возвращались из школы и о чём-то беседовали…. Хороший был парень: тихий, застенчивый, добрый, но почему-то всегда слегка грустный. Наверное, оттого, что фамилия у него была соответствующая – Журба: печаль в переводе с украинского. Его хоронили всей школой, а потом на поминках я был просто ошарашен тем, что увидел: меня привело в ужас поведение некоторых моих одноклассников. Они вели себя так, как будто ничего не произошло. За поминальным столом тайком от учителей, выпив по пять капель – они забыли, зачем собрались и начали веселиться. Девчонки кокетничали с мальчишками, а те в свою очередь щупали их за коленки. Короче, жизнь продолжалась, а я смотрел на это и не мог понять, что происходит. Неужели они не отдают себе отчёт в том, что случилось, неужели до них не доходит, что их товарища уже нет в живых? Или в их головы никогда не приходили мысли, подобные моим, мысли о том, что будет потом – после смерти…. Да, они либо вовсе ничего не понимали и не хотели понимать, либо понимали намного больше, чем я, тем паче, что в те минуты я действительно ни черта не понимал.