Клёмка Четырли́ - Яотего. Я о тебе говорил

«Ишь ты, уменьшительными суффиксами заговорил! Как с пятнадцатилетним отморозком», – опечалился Кузя.

Одним словом, пристыдили они его. Но аккуратно, чтобы он своё артистическое вдохновение не потерял:

– Не расстраивайтесь, вы же не профессионал, – возник перед ним его двухминутный напарник. Настало время о нём рассказать. Этот бывший советский актёр играл переводчика, который приводит Де Ниро и Жана Рено в Кузин гараж. По сценарию они не знакомы. По идее, этот неизвестно откуда взявшийся переводчик (старушек через дорогу?) должен был охмурить Кузю в три секунды, дабы тот их свёл с чёрт знает какими русско-парижскими бандитами. Напарник вид имел болезный, бородку носил клинышком. Чем-то походил на всесоюзного старосту, но без очков. Он сел Кузе на ухо с утра, потрясая страничкой текста:

– Возмутительно! Даже сценария не прислали. За кого они меня принимают! И кто он такой, этот Де Ниро? Я его не знаю. А наша сцена! – Он тыкал бородкой в страничку. – Вам всё равно, вы не актёр. А мне каково! Таких тупых диалогов мы даже во ВГИКе не писали.

Здесь Кузя был с ним полностью согласен. Американские ребята-сценаристы или по обкурке, или как, ну такого понастрочили, ну такого… Судите сами. По сценарию Кузя является хозяином «левого» гаража, где самые крутые новые русские чинят свои Феррари и прочие Роллс-Ройсы. Само собой, такой человек должен уметь держать язык за зубами и как чумы остерегаться незнакомых, говорящих на птичьем языке. Дабы не было разночтений, я вам приведу всю сцену по памяти.

Хитлик-переводчик, бородка вперёд à la Иван Грозный, нарисовывается в гараже. Де Ниро и Рено двигаются за ним. Трио подходит к машине. Кузя сопит над мотором, пытаясь отвинтить какую-то припаянную деталь. Два страховщика молча страдают в публике. Бородка обходит машину и подходит к Кузе:

– Вы в Париже давно живёте?

Кузя (пытаясь отодрать деталь):

– Давно, давно…

– Народу много знаете?

– Знаю, знаю…

Здесь встревает Жан Рено, который неожиданно стал понимать по-русски:

– Речь идёт о тех, которые по-крупному в карты играют, ездят на больших машинах, и у них куча денег.

Переводчик:

– Те, у кого есть дипломатическое прикрытие… бывшая номенклатура…

Кузя:

– Из КГБ, что ли?

Переводчик:

– Может, и из КГБ… Знаешь, те, что носят шапки из ценного меха… одним словом, доктор Живаго (дословно).

Кузя (вроде как догнал):

– А-а-а… Те, что с охранниками…

Переводчик:

– Ну вот ты всё и понял. Ты нам таких можешь найти?

Кузя (профессионально вытирая руки ветошью):

– Нет, времени нету…

Переводчик (похлопывая Кузю по руке):

– Найди время-то, найди…

Кузя (вместо того, чтобы послать его в баню):

– Ну ладно, пошли со мной…

И они все направляются к настенному телефону, где сцена продолжается ещё минуту, но там Кузя уже на заднем плане.

Нет, ну как вам это нравится? Какой, в Красную Армию, доктор Живаго? Какие, в болото, шапки? Из какого ценного меха? Нет, такого натощак не напишешь. Но Кузе было без разницы, в отличие от напарника, его профессиональная гордость не страдала. Он с нетерпением ожидал появления Бобика.

Но первым образовался Франкуша. Кузя так переименовал режиссёра из симпатии и для краткости. «Не опохмелялся, бедолага», – определил Кузя. Он с сочувствием осматривал его лицо, не понимая, откуда у него возникает впечатление, что голову режиссёра как бы слегка перекособочило. Переводчик скривил рот и засипел в направлении левого Кузиного уха: «Парик! У него парик!». Кузя присмотрелся – и точно! Парик—не парик, но густая седая шевелюра как бы подалась вправо, обнажив с другого боку невинный детско-старческий пушок. Переводчик, руки за спиной, удовлетворённо раскачивался с пятки на носок, глядя вверх на голову Франкуши. В этот момент тот обернулся и встретился с ним взглядом. Он сразу понял, в чём дело, его лицо из сиреневого стало сизым. Нахлобучив бейсбольную кепочку, он ещё раз посмотрел на бородку, прищурившись. Кузя тоже. Переводчик не успел стереть улыбку с лица, как понял, что попал на каркалыгу. Продолжая щурится на бородку, Франкуша начал хрипеть указания пяти-шести помощницам, которые тут же перекрикивали их дальше. Киношный муравейник оживился:

– Режиссёру я не приглянулся, – напарник искал сочувствия в Кузином взгляде.

– Наплюйте, вы же профессионал. Вам его немилость, как моряку брызги, – утешал Кузя.

«Как бы и меня не окатило по соседству», – подумал он, независимо отворачиваясь. Во время этого манёвра в его поле зрения попал коренастый рыжеватый господин. Кузя продолжал отворачиваться, когда в его мозгу стукнуло: «Не может быть! А почему он рыжий?» Его голова непроизвольно дёрнулась в обратную сторону, и он уставился на шантрета, неприлично отвесив нижнюю губу. Рыжий посмотрел на него хмуро и вдруг подмигнул.

Здесь я всё-таки должен сказать пару слов от автора. Как всё происходило на самом деле, мы с вами никогда не узнаем, и чем больше проходит времени, тем более эта история обрастает деталями и подробностями, как подводная скала мидиями. А как может быть иначе?

Одним словом (Кузиным словом), между ними возникла симпатия. Кузя судорожно проверил свои запасы английского, удивляясь, что из малых они превратились в несуществующие. Но всё равно, в этот момент было не до хорошего. Даже Кузя понимал, что уже одиннадцать, а на съёмочной площадке ещё и конь не валялся. Франкуша кричал всё громче и громче. Появился здоровенный Жан Рено. Тележка с камерой наехала на ногу страховщика. Начали репетировать. «А как вообще играют в кино?» – успел подумать Кузя в состоянии анабиоза, глядя на приближающихся к нему переводчика, Бобика и полтора-Ивана (Jean – Иван по-русски). Переводчик обошёл машину, приблизился к Кузе и начал размахивать руками. Франкуша только этого и ждал. Глаз его зажёгся злорадно, и он закричал на англо-французском. «Not russian théâtre!!! Not Stanislavski… It is a movie… Кино… кино… Understood? Играть просто… Без преувеличений… Спокуха на лице… not big émotions, not exagérations, take it easy!» – вопил он, размахивая руками для наглядности, показывая, как не надо делать. Короче, с этого момента Франкуша делал всё, чтобы жизнь бородке мёдом не казалась. Даже после обеда (переводчик уверял, что видел Франкушу что-то сосущим из фляжки), подобрев и разгладившись лицом, режиссёр продолжал его доставать. И как это часто бывает, для Кузьмы эта история сальдировалась сплошным бенефисом. Дабы народ не подумал, что он цепляется к его напарнику по синдрому похмелья, Франкуша избрал Кузю своим любимчиком. Всё, что бы он ни сделал, было замечательно.

Ну что ещё добавить? С Бобиком Кузя всё-таки поговорил, и даже был приглашён в его, бобиковский, автобус. Но когда он описывает его внутренность, он так завирается, что совестно печатать. По его словам, размеры жилища напоминали скорее вагончик поезда, в далёкой глубине которого виднелась огромная кровать под балдахином, расписанным, как потолок в московском планетарии. В этом караван-сарае на колёсах хозяйничала какая-то рыжая тётка, скупо улыбнувшаяся Кузьме в знак приветствия.