Мариам Но - Еще одна книга о 90-х. Хиппи, тамбовская банда, пропавшие девочки и другие истории

– Я хочу уйти с той вписки! – говорил тем временем Малыш. – Просто – уйти! У меня сейчас такой период в жизни. Уйти вдвоем с какой-нибудь девчонкой. Например – с тобой! Мне нужна необыкновенная девчонка. Ты – подойдешь!

Мы перешли по длиннющему мосту на Васильевский остров. Малыш на ходу читал наизусть неизбежного Бродского. Действительно показал голову гипсовой оскаленной лошади со странного угла. Она словно нападала на зрителя из-за колонны. К этому времени давно уже стемнело, и от мороза стекленели глаза. Потом оказалось, что пока мы искали лошадь и нужный ракурс, на Неве развели мосты. Малыш клялся, что такого в ноябре не бывает никогда, однако мосты стояли дыбом. Вдалеке на другом берегу бледно светили фонари. Вокруг каждого из них дрожало мутное световое облако.

Теперь было уже совсем поздно, середина ночи. Улицы были пустынны, окна домов – черны. Мобильных телефонов еще не изобрели, отелей в СССР не было, ночных кафе не было, спасения не было, не было ничего, только мороз.

Вдруг Малыш замахал кому-то руками, и рядом с нами юзом затормозила классическая «шестерка» -жигули. За рулем был молодой парень, на переднем пассажирском месте сидела девушка. Малыш поговорил с ними, и они пустили нас внутрь. Мы залезли на заднее сиденье. В машине было тепло – не настолько, чтобы окончательно согреться после нашего похода, но намного жарче, чем в подъезде с «оливье». Мне клонило в сон, губы замерзли и отказывались шевелиться, и я про себя поражалась тому, как честно и мужественно Малыш отрабатывает поездку: он задавал вопросы, смеялся в нужных местах, поддакивал, рассказывал про разведенные мосты и деваху с салатом, выставляя наше приключение в комическом виде. Пара, посадившая нас, была сильно пьяна – и сам водитель, и его спутница.

– Эту машину нам ее родители на свадьбу подарили. Мы в ней раньше жили, хаха, – объяснял мужчина. – Теперь холодно, чтобы так жить, хаха, теперь просто так катаемся.

По прямым улицам он сначала разгонялся до упора, а потом в последний момент, когда улица кончалась, резко тормозил. Его жена каждый раз ударялась головой о ветровое стекло.

– Это я ее так бужу! – ржал водитель. – Здесь по ночам гаишников нету!

– Ха-ха, – напряженно смеялся Малыш. – Ты это, осторожней все же, будет у нее синяк на лбу – как с тестем объясняться будешь?

Я закрыла глаза. Разобьемся, так разобьемся.

Мы проездили так минут сорок.

– Я вас до моста довезу, – сказал пьяный. – Нам домой пора.

Машина выехала на набережную.

– Смотри, мосты сводят, – толкнул меня в бок Малыш.

Он из последних сил изображал гида. Из уважения я открыла глаза, не поняла, куда смотреть, и снова закрыла.

Пьяные развернулись и уехали. Мы снова шли под пронизывающим ветром по бесконечному мосту над черной Невой.

– Сволочь какая, – ругался Малыш. – Не мог до дома довезти… ему на колесах пять минут, а нам пешком полчаса пилить по морозу…

На этот раз я молчала, потому что была бесконечно благодарна этой паре за то, что они в принципе остановились и посадили нас в машину.

Не помню, как мы дошли до нужного дома и поднялись в квартиру. Не знаю, кто открыл нам дверь и была ли она заперта. Проснулась я в своем спальнике в 12 часов дня. В комнате сидели неизвестные люди, я засунула спальник в рюкзак, попрощалась с ними и со всем своим имуществом побрела в «Сайгон».

Там обнаружились и Стас, и Чемодан, и остальные двое ребят.

– Мы хотим уехать, – сказали они. – Нам здесь не нравится!

Я горячо закивала головой.

– Поезд прямо сейчас. «Октябрь».

– Отлично.

Возле выхода из «Сайгона» стоял Малыш, заматывал на шее огромный рваный шарф. Вид у него был несчастный. Я окликнула его и представилась – не была уверена, что он узнает меня при свете дня. Сказала, что уезжаю в Москву.

– А у меня только что рюкзак украли, – сказал он растерянно. – На секунду отошел кофе налить…

Он не договорил и страшно раскашлялся.

Билетов на «Октябрь» не было. Билетов в Москву, как выяснилось, не было ни на один поезд. Пока ребята бегали в кассы и обратно, а я стояла на перроне, плохо соображая, что происходит, и больше всего желая наконец оказаться в тепле и лежа, мне было дивное видение из другой жизни: актер Виктор Авилов, с длинными рыжими волосами, на которые плавно опускались крупные снежинки, в меховой шубе до пят, распахнутой, как у Шаляпина на известном портрете, проплыл мимо меня, держа под руку красивую даму. Парой лет раньше он гремел в Москве в постановках «Театра на Юго-Западной», я видела его в роли Мольера и в кино в роли «Господина оформителя». Роскошная пара прошествовала мимо, как воплощение успеха, и скрылась в вагоне-люкс.

– Я договорился с проводниками, – сказал запыхавшийся Стас из-за моей спины, – нас сажают в вагон-ресторан. Будем делать вид, что пьем чай.

До Бологого мы доехали почти моментально. Я сидела, привалившись к кому-то из парней, и то проваливалась в сон, то снова выплывала. Голос пропал, и я могла только похрипывать. Ребята потрогали мой лоб и обеспокоенно начали переговариваться, потом меня замотали в спартаковский шарф одного из них, сверху нацепили чью-то куртку. Наконец я почти согрелась. Но в Бологом пошли контролеры, и проводники споро высадили нас из вагона. Заплаченные за проезд до Москвы деньги они не вернули. Поезд свистнул и пропал. Мы остались на пустом перроне. Ребята надели на меня еще одну куртку. Теперь двое из них стояли в одних свитерах.

Пришла электричка до Твери с крашеными лаком желтыми деревянными лавками. Снова пошли контролеры, на этот раз женщины строгого вида. Ребята пытались им что-то объяснить про то, что не было билетов, что «девушка простудилась». Про проводников, которые забрали все деньги.

– Знаю вас, – сказала контролерша, – вы за любимыми футбольными командами по всей стране на электричках ездите.

В первый и последний раз в жизни меня приняли за спартаковского фаната. Замотанная в спартаковский шарф и лишенная голоса, я не смогла возразить.

Нас снова высадили в темноту и холод. В нежилой черный ад с одиноким фонарем и метущей по перрону поземкой.

Остатками сил я попыталась испытать отчаяние, но даже этого не вышло. Оказалось, что для отчаяния тоже нужны свободные ресурсы.

– Бежим! – сказали ребята. И подхватили меня под руки с двух сторон, и понесли, и кто-то бежал впереди и волновался, кричал: «Скорее! Скорее!»

Мы успели сесть все в ту же электричку, в вагоны, по которым контролерши уже прошли. Смутно помню еще один перрон, уже совсем поздним вечером: ждали электричку из Твери до Москвы.

В метро оказалось одуряюще тепло. Я отдала шарф и куртки. Парни спрашивали, дойду ли я сама от метро. Голоса у них были усталые, они явно мечтали как можно скорее оказаться дома. Я ответила, что дойду, но когда двинулась от Кропоткинской по бульвару и почувствовала, как меня шатает, то засомневалась. Идти было минут десять. Я брела из последних сил, словно отставший суворовский солдат, догоняющий армию в Альпах. Шаг, еще шаг. Сойти с бульвара, пересечь улицу, войти в подъезд. Подняться по лестнице. В квартире открылось второе дыхание, и я сумела поставить чайник и сунуть подмышку градусник.