Мариам Но - Еще одна книга о 90-х. Хиппи, тамбовская банда, пропавшие девочки и другие истории

Утром градусник показывал 39,2. Наполовину выкипевший чайник ночью выключили соседи.

Внутри оказался пистолет. Я направила его на гостей.

В тот день с утра позвонил бывший бойфренд с сообщением, что через неделю со всей семьей навсегда уезжает в Америку. Не то чтобы он мне нравился по-прежнему, но временами снился собой-другим и практически сиял в этих снах – так что при встречах приходилось тратить пару секунд на замену воображаемого образа реальным. Каждый раз меня словно тыкали носом в тот факт, что я никогда не смогу получить того, кого хочу просто потому, что такого человека не существует. Мы обменивались колкостями – из всех моих тогдашних странноватых поклонников он единственный мог отвечать на равных, а не глазеть в ответ беспомощной рыбой. В целом мы вполне успешно изводили друг друга. И вдруг Америка: выходит, они готовились, подавали заявления все это время… Я чувствовала себя, как человек, проснувшийся после вечеринки со шрамом на спине и запиской «спасибо за почку».

Вечером пошел дождь – полил и быстро перестал. Заезжал приятель, привез в подарок пластинку Прокофьева. Проехали уборочные машины, и все затихло до утра. Прокофьев заполнял комнату чудовищными в своей угрюмости аккордами. Я отправилась гулять.

Было часов двенадцать, может быть, начало первого. В переулках было пустынно. В начале Арбата горели фонари, тускло блестели лужи, какие-то ящики валялись, мокрые обертки, раскисшие бычки от сигарет. Метрах в ста стоял милицейский «пазик», милиционеры упаковывали в него позднего пьяницу. Завидев меня, они на секунду подняли головы и тут же расслабились, продолжили препираться с пьяницей дальше.

Тут из ближайшей подворотни послышалось: «эй! псст! псст!». Я сделала несколько шагов в ту сторону. Обнаружила там спрятавшимися четырех парней, на вид немногим старше меня. Они объяснили, что приехали в Москву к армейскому другу, а того не оказалось дома.

– Никого тут больше не знаем, переночевать негде… до утра бы дотянуть, а то менты заметут.

Просьба показалась мне разумной. Я подумала, что люди должны помогать друг другу. Как я могу уйти в теплую комнату, зная, что четыре человека ночуют в подворотне? Коммуналка была за углом, соседи уже легли. Я привела ребят в квартиру и напоила чаем. Двое уселись на тахту, отвалили головы к стене и сразу уснули. С двумя оставшимися мы осторожно беседовали. Главным у них был весельчак того разгильдяйского типа, который нравится большинству девиц.

Через час я снова пошла на кухню ставить чайник, а когда вернулась, обнаружила, что окно на улицу открыто, и тех двоих, что бодрствовали, в комнате нет. С моего первого этажа они легко вылезли наружу и куда-то пропали. Я покружила по темной комнате, посмотрела на блестящую черную улицу… Тишина, невнятное далекое гудение. Включила маленькую лампу и села читать книжку: не ложиться же спать в одной комнате с двумя незнакомцами.

Пропавшая парочка влезла в окно минут через двадцать. С тихим бряканьем один из них положил на угол подоконника завернутый в тряпку сверток. Я отругала их за вылазку. Парни слушали вежливо, но весело, словно подтанцовывая внутри себя, в них чувствовался несгоревший до конца азарт, всплеск радостной энергии. В свертке оказался пистолет – темно-серый, как показалось в полумгле, почти игрушечный, с ладонь.

В конце концов я дала вытянуть его у себя из рук.

Выразила свое неудовольствие.

– Мы за ним и приехали, – объяснил веселый парень. – У нас в Тамбове без пистолета нельзя.

После чего аккуратно завернул пистолет обратно в тряпку.

В шесть утра я выставила банду на улицу. Весельчак порывался написать свой адрес: приезжай, примем в лучшем виде! Я наотрез отказалась. Тогда, сказал, я сам к тебе приеду с тортом.

– Нет уж, – ответила я. – Лучшее, что вы можете для меня сделать – это забыть мой адрес, ребята.

Он рассмеялся и наконец вышел на лестницу, довольный произведенным впечатлением. Остальные трое выбрались за ним. Были они по-утреннему хмуры, с неловкими движениями, с невзрачными угловатыми мордами.

В квартире были потолки за четыре метра и высокие окна с тяжелыми фрамугами. Три комнаты выходили окнами на бульвар, три другие и кухня – во двор. Кроме меня, в коммуналке жили три старушки – Берта Исаковна, Милица Александровна и Мария Сергеевна. Они занимали по комнате каждая. Как я понимаю, Марья Сергевна и Милица жили там еще с тридцатых годов, Берта появилась позже – после войны, возможно.

Еще была семейная пара, состоявшая из Владимира Федоровича, лет шестидесяти, и его супруги, крепкой и злой сорокапятилетней тетки из Подмосковья. Она любила все блестящее и порой таскала у соседей чайные ложки. Вела какую-то туманную войну за место во внутриквартирной иерархии – которую быстро проиграла всем, поскольку никто больше не понимал правил этой битвы и в ней не участвовал. Ее настроение отчетливо портилось в праздники – чем крупнее был праздник, тем злее Пална. Под Новый год лучше было держаться от нее подальше. Их комната была рядом с моей – огромная, с сохранившейся лепниной на потолке. Она напоминала бы залу для танцев, если бы Федорович не разделил ее шкафами на несколько закутков.

Комната в самом конце коридора пустовала – после того, как многодетная семья, жившая там, получила отдельную квартиру и съехала, туда никого не поселили, потому что дом стоял в очереди на капитальный ремонт. Федорович ходил в нее курить. Забегая вперед, скажу, что в нулевые годы дом снесли без всякого капремонта и выстроили на его месте новый, и квартиры там были чуть ли не самыми дорогими в Москве.

Шли последние советские годы. Федорович мучился бессонницей и ночи напролет ходил по коридору, звякая застежками на сандалиях. Громко спорил с телевизором, выскакивал в коридор, пытаясь подловить чужих гостей, чтобы втянуть в беседу. Писал многостраничные письма на партийные съезды: советовал, как сделать все правильно и уберечь страну от несчастий. Если бы он дожил до интернета, то безусловно стал бы постоянным комментатором статей на “Ленте.ру” или «Взгляде», борцом за все хорошее против мировой закулисы.

Еда пропала. Анекдоты ходили такие: возле магазина стоит мужик с пустой авоськой, трет лоб и говорит: «Не помню, я иду из магазина или в?».

– Я зашел в магазин, а там продавались блинчики с творогом! – с восторгом рассказывал приятель по телефону. – Я аж задрожал! Попросил отложить для меня три штуки, побежал домой за деньгами!

Если бы про нашу коммуналку снимали кино, Федоровича было бы легко играть. Он был по-своему ярок, такой персонаж балабановского типа. Худой, темноволосый, с вечно сосредоточенным и словно удивленным лицом. На голове – ушанка, которую он зимой не снимал даже в квартире. Где-то в середине мая он менял ее на потрепанную шляпу. Синяя шерстяная жилетка, видавшая лучшие годы. На ногах – сандалии с брякающими застежками. О его передвижении по квартире предупреждало позвякивание, точно Федорович носил на шее колокольчик.