Александр Стребков - Курай – трава степей

– Мама, а как отец погиб?

– Этого никто не знает, а если кто и знает, то я таких людей не знаю. Да и кто может знать, если они там все полегли. Как горько, сынок, что мне даже к нему на могилу некуда сходить, потому как, не существует её. Ну, хватит об этом и так душа разрывается. Давай я тебя покормлю, а потом к Бережным мне надо сходить. Ты не хочешь со мной сходить к дедушке и бабушке?

– Нет, мама, иди сама, мне надо ещё сочинение дописать.

– Ну, как знаешь, тебе виднее. Отложи свою книжку в сто- рону, сходи к умывальнику помой руки и иди за стол.

Через час Любовь Филипповна уже шла через площадь к родителям. Она всегда с большой радостью посещала роди- тельский дом. Здесь она родилась и выросла, здесь прошла её юность и посетила первая и последняя любовь. Каждый раз, приходя в родное гнездо, она становилась весёлая, острила шутками, на неё находила какая-то эйфория шалости и безза- ботности. Вот и сейчас, ещё не дошла до двора, а настроение уже изменилось: на душе веселее стало, печальные мысли о сыне куда-то улетучились, входя в калитку, даже сама себе

улыбнулась. Вошла в дом, в пояс поклонилась, стоя на пороге и улыбаясь, громко сказала на польском языке:

– Добжий дзень, панове, матка бозка вим в помочи!

– Любка, ну ты всегда что-нибудь да придумаешь, без этого ты никак не можешь, – сказал отец вместо приветствия, – давно хочу тебя спросить, где ты научилась говорить по-польски?.. У нас в роду, вроде бы как поляков не было, на сколько, я пом- ню. Дочь разделась, прошла к столу, сев на стул, она сказала:

– Папа, у вас, наверное, память плохая стала. Вы что не помните как в девятом и десятом году у нас на усадьбе жили поляки? Помните Янека и Марысю, или забыли уже?.. Янек у нас был агрономом, помните, какую он картошку нам вырастил? В деревне такой картошки отродясь не видали, ещё прибегали все посмотреть и на семена просили. Вот в те времена я и научилась немного по-ихнему пшекать. Да что там сложного – те же что и у нас слова только чуть звучат по-другому.

– Вот теперь хорошо их вспомнил, дай им Бог здоровья, если ещё живы, – сказал отец. Сейчас Любовь Филипповна разговари- вала с отцом на украинском языке: дома с сыном она всегда за- ставляла его говорить с ней только на русском и советовала совсем забыть украинский язык: «Легче жить будет…» – говорила она ему.

– Янек с Марысей ещё в одиннадцатом году уехали в свою Польшу сразу после того, как в Киеве Столыпина убили. Они же, папа, были революционеры, только не такие как наши – эти бо- ролись за свободу Польши, а это дело праведное. Нас с Сашкой в гости приглашали, под Краковом местечко. Где они живут? – забыла, как название у меня где-то дома записано, вот правда живы ли?.. а может, уже и нет их на свете, сколько лет то про- шло. Красивая пара была! Как сейчас стоят у меня перед глаза- ми. Марыська – чертяка до того красивая как куколка была. Знаете, что она мне рассказывала? Что она каким-то, я так и не поняла, корнем родня королевской династии Пястов. Не тех ко- ролей, что последние полтораста лет правили, а тех, что ещё ве- ликую Польшу основали. Потом, с годами всё перемешалось, но

она говорила, что её династия всегда выступала за крепкую дружбу с Россией против немецкого засилья. Хорошие люди были: когда уезжали, она так горько плакала, будто с близкой роднёй расставалась… До позднего вечера сидела Любовь Фи- липповна с отцом обсуждая деревенские новости: пили чай за- варенный на молодых веточках вишняка немного подслащен- ный мёдом, а когда уже шла домой про себя подумала: «Надо же, какой сегодня необычный и долгий день выдался…».

В памяти жителей деревни ещё долго жила та страшная зи- ма, которую многие не знали, как и пережили. Для семьи Вик- тора Алексеевича помнился долго случай той зимы, который произошёл в одну из особо холодных ночей. Однажды ночью, когда за окнами трещал лютый мороз, и завывала метель, в их дворе послышался храп лошадей, а следом скрип полозьев. Вы- глянули в одно окно, во второе – ни зги не видать. На задний двор окон не было, оттуда примыкал к хате сарай, потому по- смотреть, что и кто там возможности не было, но пройти в сарай из хаты возможность была, так как они были смежные. Виктор Алексеевич вошёл в сарай и стал прислушиваться: слышно было, что по двору кто-то ходит, снег скрепит под ногами, но в дом не просится. Выходить во двор побоялись: времена голодные и не- спокойные. Так до утра и не уснули – всё прислушивались к ло- шадиному храпу да к шагам по двору. Утром, когда рассвело, выйдя во двор, не обнаружили ни лошадей, ни самих сеней толь- ко местами, где не замело метелью, были видны следы пребы- вания непрошеных гостей. Пройдя по двору к растущей в глубине двора роскошной алыче, он обнаружил там конский помёт и объеденные ветви на дереве, уже возвращаясь назад, увидел припорошенный снегом кусок материи. Он поднял её, отряхнул от снега и стал разглядывать – материя была пропитана явно кро-

вью. Когда к ним пришла Любовь Филипповна и выслушала рас- сказ о беспокойной ночи, она тут же сказала: «Никак опять гости с Дона были… они, словно на нюх чуют, в какой двор безопаснее всего заворачивать». Этот случай, хотя и не имел никаких послед- ствий, наводил на размышления, но, в конечном счёте, остался тайной. На носу было уже лето, работы было невпроворот и только уже вечером, когда солнце закатилось за горизонт, можно было спокойно сесть на завалинку под хатой и выкурить подряд несколько самокруток, что часто и делал Виктор Алексеевич. Сейчас он сидел недалеко от входа дымил свою цигарку, а вы- шедшая за порог жена недовольно сказала:

– Прокурил уже не только хату, а и двор весь шёл бы вон за калитку курить, мало, что понавешено кругом этого табака во всей хате, так и во дворе от него спасу нет.

Виктор Алексеевич табак выращивал сам, занимаясь этим делом скрупулёзно со знанием дела. Табак у него был разных сортов, которые лишь он один мог отличать по каким-то особым признакам. Когда народ жил в селе побогаче табак селянам да- вал в обмен на что-то или за деньги продавал, когда наступили тяжкие времена табак стал давать так – бесплатно, правда, не всем, а лишь тем, кого уважал. В осень у него всегда были под- вешены в сарае и коридоре к потолочным балкам охапки таба- ка; жена в след ему насушивала разных трав и тоже развешива- ла, где только можно. Из-за этого у них иногда происходил скандал. Жене вовсе не нравилось соседство табака с её трава- ми из-за специфического его запаха. Но смесь того и другого де- лала запах неповторимым. Многие, приходя к ним в гости, каж- дый раз говорили: «Как у вас хорошо пахнет, лучше – чем на се- новале и где вы только такие травы берёте?..».

В калитку вошла старушка, направляясь к двери дойдя до сидящего на завалинке Виктора Алексеевича, повернулась к не- му лицом, поклонилась в пояс и сказала: