Дарья Зимина - Горлица и лунь

Князь Ярослав и спутники его поклонились Бату-хану. Бортэ старательно перевела их приветствие и отцовский ответ:

– За чашей вина на пиру все решим.

По хлопку господина принесли слуги диваны для гостей. Остальные ханы потеснились. Случилось князю Ярославу и боярам его сидеть напротив Бату-хана и Бортэ. На низкие столы поставили блюда: и сушеный творог арул, и мясо козы, запеченное в желудке, – бодог, и мясо в тесте, сваренное на пару – бузы, и пирожки с мясом хушур, и черный мясной бульон – хар шул, и кобылье молоко – кумыс, и сушеные фрукты, и сладкие вина. Бату-хан был доволен пиром. Знал он, что дочь сбилась с ног, но видел восторг и изумление на лицах послов и ликовал еще больше. Бортэ ничего не ела. Она только пробовала по кусочку все блюда, чтобы убедились гости из Сороцка, что нет там яда, да переводила слова отца и князя Ярослава.

– Если согласны вы жить с нами в мире, не ходить с войсками в степь и пустить купцов моих по своим рекам к морям синим, уведу людей своих я, не будет битв кровавых и городов сожженных, – важно вещал из-под меха шапки Бату, держа кубок в руках, блестящих от жира и масла с яств.

– Хотим жить с вами, кередами, в добром соседстве и любви. Прими, хан, от нас дары богатые: меч длинный с рукояткой позолоченной, алыми да лазоревыми яхонтами усыпанной, – и блестели над столом десятки рубинов и сапфиров, – два сосуда серебряных с узором искусным, парчу тяжелую на халат, шубу на меху горностаевом…

Хозяин щурился довольно, оценивая подношения.

– Жене твоей привезли мы блюдо чистого жемчуга, – говорил князь певуче, а слуга его протянул Бортэ круглый большой поднос, на котором белели нежные крупные камни, от природы ровные и круглые. По знаку ханум к ней подскочила прислужница и помогла пересыпать дары в мешок.

– Это дочь моя, – ответил Бату, улыбаясь. – Никак мужа ей не найдем. Хочешь взять ее в свой терем в Сороцке?

– Уж два десятка лет, как женат я, благодарствую. Нам одну супругу иметь Богом дозволено.

– Увези ее для сыновей.

– Все трое уже обвенчались с подругами по сердцу.

Бортэ нимало не смущалась, переводя это. Абукан же кровожадно раздул ноздри. Точно этим людям не уйти живыми с пира. Во всех юртах говорили о красоте дочери хана. Ходила девушка везде с малой охраной. Еще только начала расцветать юная госпожа, как один неразумный страж жилища красавицы попытался ее похитить. Подхватил легко на скаку… и упал. Шею ему проткнул маленький кинжал, а Бортэ направила коня к жилью отца и сообщила об этом. Родственников убитого выволокли из юрт, вещи их забрали в казну. Мужчин к лошадиным хвостам привязали и отпустили кобылиц в чисто поле. Женщин забили плетьми. Детей продали в рабство в далекие земли. Голова похитителя на копье долго стояла над жилищем ханум, заставляя гаснуть пылкие чувства будущих женихов возможных. Год назад сватался к ней царек покоренных Бату земель. Дворец его сожгли, самого государя казнили прилюдно, забив плетьми и отрубив голову, а сестер, мать и теток отдали знатным войсковым чинам на поругание. Как дым в горящей степи, горька была любовь к ханум.

Бортэ закончила ссыпать жемчуг. На дне блюда увидела она три фигуры. На высоком троне сидел князь в длинной одежде и с соколом охотничьим, раскинувшим крылья. Рядом с ним была женщина в венце, покрытом платом, и лоруме – шарфе из парчовой ткани, уложенном на плечах, груди, животе и согнутой левой руке. Чуть поодаль, особо от них, стояла девушка в высоком кокошнике и с длинной косой. Невольно погладила Бортэ тонкими пальцами эту одинокую фигуру. По кайме блюда шла витиеватая надпись – но не умела читать Горинка, не учила она тому и воспитанницу свою.

– Князь Ярослав, кто это?

– Светлоровская княжна Агафия.

Бортэ передала поднос прислужнице.

– Отчего не взял ты с собой жену и невесток? – спросил Бату-хан.

– Наши княгини в теремах сидят, по хозяйству хлопочут, покровы в церковь вышивают, далече выезжать им не положено.

– А дочери у тебя есть?

– Молоды они еще, – отвечал князь, с тревогой наблюдая за пьянеющим Абуканом, видно, в мыслях уже ласкавшим голубоглазых дев.

– Привез бы девок своих в наши юрты! – влез он в разговор гостя с отцом, и Бортэ перевела это, спокойно сидя каменной статуей.

– И то верно! Докажи, что мир между нами – отдай нам женщин из дома твоего. И вы, бояре, подарите людям моим по жене али дочери. И вы, витязи. Берите взамен любых женщин из нашего стана.

Притихли все пирующие от таких слов Бату-хана. Побледнели князь Ярослав и спутники его. Поняли, что грозила им погибель вдали от родных и теремов богатых. В головах их мешались и запахи угощений, и свет от костра и фонарей круглых, и пестрые наряды кередские, и слова молебнов в Сороцке о ниспослании им переговоров удачных, и серое небо осеннее. Бесом рогатым казалась им Бортэ, ничего будто не чувствовавшая. На отца ее и взглянуть боялись. Джучи, Абукан и многие гости потянулись под полы халатов, где сабли были спрятаны. Балендухт со страхом глаза опустила.

– Зарубить собак! – закричал Бату-хан диким голосом, взмахнув рукой. Тут же кинулись кереды на немолодого князя, бояр и дружинников, нанося удары. Упала с дивана перепуганная царевна из Картли. Мучительно сжала губы Бортэ. Ее мутило. Но не должно дочери ее отца бояться. Сидела она, прямая, видя, как калечат и убивают людей, как живым еще отрубают ноги и руки, как льется из глубоких ран кровь на ковры персидские и подушки парчовые, как пытается боярин спастись, прикрываясь телом в кольчуге крепкой, как кричат все, стонут и беснуются. Голова князя с глазами открытыми, с разметавшимися по полу кудрями, лежала у стола. Не было на лице ни страха, ни страдания, ни тревоги – только покой. Не оттого ли казалось оно чужим седоусому Игнату, когда подтащили связанного слугу Ярослава за волосы к Бортэ?

– Скачи в Сороцк, – медленно перевела она. – Кланяйся князьям и боярам. Пусть поджидают нас.

За юртой слышались еще вопли избиваемых – тех, кого оставили сторожить дары.

Бортэ откинулась на подушки, чтобы не видел никто, как трясло ее. Мимо прошел Абукан, взглянув на нее зло и насмешливо, свысока. Он упивался убийством и кровью, будто для него принесли сейчас эту жертву. Приоткрыв веки, сквозь ресницы пушистые глядела ханум на него, чувствуя, что не будь здесь отца, девушку постигла бы участь князя Сороцкого.

– Утомилась, сестра? Не проводить ли тебя до юрты? – спросил он с издевкой.

– Помоги Балендухт, – кивнула Бортэ в сторону невестки, куклой безжизненной на полу лежащей, встала, подобрав подол рубахи, чтобы не запачкать ее в крови, подошла тихонько к Джучи и в сторону его отвела.

– Сердце радуется, когда смотрю на тебя, братец. О тебе вздыхают все рабыни в моих юртах. Говорят, что в седле ты держишься Абукана искуснее, лицом ты пригожее, в обхождении с другими ласковее.