Дарья Зимина - Горлица и лунь

– Коня седлайте. Надо ехать укрепить стены. Даже ночью работы будут вестись. Пять человек покрепче со мной. Ты, Иван, к сыновьям моим беги, тоже кличь их на стены, – велел воевода отроку, недобрую весть принесшему, – Остальным: Феодору со двора не выпускать!

Добрава этого не видела. В спешке крутила она льняные рубахи да шерстяные юбки. На сундуке лежала уже соболья шубка. В берестяные коробы убраны были кокошники, драгоценные уборы покоились в костяных ларцах. Особо на столе ждала своей очереди большая толстая книга в переплете кожаном и с тиснением – чудный град с церквями и теремами, каменными стенами окруженный, а благословляет его ангел из-за круглого солнца. Феодора вошла, на высокую постель бросилась и вздохнула так, что задрожали на плечах, одеяле и подушках колокольчики на подвесках-пясах.

– Что случилось? – всплеснула руками Добрава.

– Не выпустит меня батюшка из города. Уже и из терема не выпустит.

– Как быть тогда?

– Будто знаю я? – глухо звучал из-за подушек голос Феодоры. – Развлеки меня. Хоть почитай что-нибудь.

Добрава наугад раскрыла книгу – не было раньше времени с ней ознакомиться. Опустилась девушка на сундук, сдвинув шубу, и начала прилежно, еще водя пальцем по строчкам:

– В городе Керсон 17 17 Прототип – Херсонес была у царя дочь Ликия, а у врага его были сыновья 18 18 Прототип – легенда о Гикии . Послал как-то враг к царю гонца: «Хочу с городом твоим в мире жить. Отдай дочь свою за одного из сыновей моих, и одной семьей станем!» Отвечал царь гонцу: «Дочь у меня одна, не останусь я в старости без любимой своей отрады. Пусть жених сам приедет в город наш и живет в моем дворце неотлучно». И приехал жених из земель вражеских – лицом пригож, весел, ласков. Пышную свадьбу во дворце сыграли. Занимал этот дворец четыре улицы, а в стене городской были ворота особые, чтобы царский скот на ночь в хлев загонять.

Умер старый царь в скором времени. Через год после похорон его собрала Ликия горожан на широкий двор, раздала всем хлеба, мяса, вина, рыбы и просила помянуть славного отца своего. Понял тогда муж, как ему взять Керсон. Каждый месяц проходили к нему тайно юноши из племени его сквозь ворота во дворец в городской стене. Прятал он людей в погребах глубоких. Ждали враги поминок, чтобы напасть на горожан, крепко спящих от вина и пищи сытной.

Провинилась как-то раз рабыня молодой царевны, и послали ее прясть. Уронила она в щель между кирпичами пола тонкое веретено. Наклонилась и кирпич вынула, чтобы достать его. И увидела рабыня мужчин с оружием, и услышала речь иноземную. Донесла о том госпоже своей. Пошла царевна к старшим, мудрым и знатным горожанам и попросила ночью тихо обложить дворец ее хворостом и быть наготове войску. Как только супруг ее почивать лег, забрали царевна с рабынями все ценное, вышли, заперли дворец и подожгли его. Кто хотел спастись от пламени – того убивали защитники Керсона, у огня стоявшие. И уберегла мудрая царевна Ликия землю свою…

Феодора уже сидела на кровати, глаза ее горели.

– А ведь и у нас из конюшни выход имеется! Умеешь ли ты, Добрава, лошадьми править?

– Это все умеют, кто в деревне вырос.

– А у меня под подушкой ключи от дверей во дворе и доме, – взмахнула Феодора связкой на кольце медном. – Будешь ли мне верной?

– Все сделаю, – сжала зубы Добрава.

– Беги тогда на пристань, найди корабль с фонарем и крылатой девкой на носу. И скажи им…

Завывал на дворе осенний ветер. Гусями плыли по небу серые тяжелые тучи – вестники то ли дождя, то ли первого снега. В Ижеславце ходили с печальными лицами, даже дети не играли на улицах. Все были грустны. Стекался народ на городские стены и вал – к воеводе на подмогу. У колодца с высоким журавлем выла лохматая рыжая собака.

Вечером конюхи ушли на поварню. Феодора в собольей шубке и пуховом платке поверх кокошника, с ларцом в руках, и Добрава в заячьем тулупе, с мешком и коробом, спустились вниз, вышли на широкий двор. Воеводина дочь нащупала замок, вставила туда ключ и отворила дверь. Тихо заржали лошади. Было темно. Только один факел горел над корытом с ключевой водой.

Девушки подошли к резному возку, от редкости использования прикрытому попонами, мешками и стогами сена. Широкие колеса из дубовых досок с резной ступицей и диковинный узор в виде плетения из цветов, длинные оглобли, украшенные звонкими монетами уздечки, хомуты и шлеи, по стенам конюшни развешенные, показывали ясно достаток Никиты. Пыхтя, девушки очистили возок. Свалили внутрь поклажу свою. В дверь с улицы раздался стук. Феодора пошла открывать. В теплоту и полумрак хозяйственной постройки воеводы вошли купцы Эдмунд, Вильфрид, переводчик, слуга и еще один маленький человечек, в плащ, подобный монашескому одеянию, закутанный. Добрава повела коней впрягать. Помогали ей и мужчины. Тихо работали, молча. Лошади, оторванные от яслей, от полусна очнувшиеся от запахов и звуков чужих людей, ржали, тяжело переступая с ноги на ногу. Цокая языком, гладила служанка из Лисцово мокрые морды. Ноздри коней раздувались, в крупных глазах дрожало отражение факела, как звезды одинокой. Тело шевелилось под шкурой, будто змеи внутри были. Стало Добраве страшно:

– Замешкались мы. Сейчас конюхи воротятся!

– Не воротятся, – ответила дрожавшим голосом Феодора. – Я велела Малуше угостить слуг хмельным медом из запасов батюшкиных.

Слуга, толмач, Эдмунд и Вильфрид запрягали коней сноровисто. Только человек в плаще стоял, прислонившись к стене. Все было готово. Сняв с крючка хлыст тяжелый, Добрава поднялась на козлы, натянула кожаные поводья, проверяя, слушаются ли ее лошади. Те пытались укусить друг друга через оглобли. На дуге звенел одиноко серебряный бубенец. Вильфрид под локоток повел Феодору к возку. Эдмунд взял на себя чахлого спутника. Юный слуга примостился сзади на сундуке. Переводчик с ловкостью, странной для его годов, так же забрался на козлы. Когда все уселись, Добрава поудобнее взяла вожжи – «взагреб» – через ладони снизу, прижав большими пальцами. Феодора перекрестилась и задернула занавеску. Во дворе послышался шум – кончили слуги свою трапезу.

– Промедлю – запорет воевода до смерти, – прошептала Добрава, глядя на заборы дворов напротив. – Пошли, разлюбезные! – и шлепнула вожжами по крупу.

Тройка медленно выехала с конюшни – непривычно скрипели колеса. Свысока теперь смотрели сидевшие на козлах на широкую и некогда оживленную, а теперь тихую улицу. Кто ужинал при свете лучины. Кто ушел в каменный храм помолиться. Кто помогал Никите на стене.

– Э-э-эх! – и снова взмахнула вожжами Добрава. Раздался топот копыт по дороге, мощенной продольно положенными досками. Здоровые и сытые кони птицами понеслись к воротам Ижеславца, да так, что путники на козлах и облучке чуть не свалились. Загремел возок по улицам. Залаяли псы чуткие с чужих дворов. Вихрем к новому счастью неслись беглецы. Ничего не понимала Добрава – только чувствовала, как треплет косу ветер, да летит в лицо дорожная пыль. Еще не запертыми были ворота широкие. Легко выехал возок из города, и остались позади вал высокий с частоколом, как гребнем змеиным, перед бревенчатыми стенами – верхний ярус выпирает над нижним и покрыт двухскатной крышей. Не обернулась даже Феодора, не искала глазами отца своего на одной из открытых башен сторожевых…