Дарья Зимина - Горлица и лунь

Ночь была ясной. Круглая луна освещала широкую дорогу.

В княжеском тереме в Светлоровске закончилась вечерняя трапеза. Князь Даниил ушел к себе отдохнуть. Отпустил отроков, обычно в покоях у входа дежуривших. Сбросил с плеч тяжелое корзно и, одетый, упал на широкую постель, одеялом из беличьих шкурок прикрытую. Ровно горели свечи в серебряных подсвечниках. Блестели огоньки на тяжелой кольчуге, щите каплевидном с грустным солнцем, и шлеме с наносником, на стене повешенных. Спать хотелось. Равнодушно смотрел Даниил на лицо Божьей матери на иконе в красном углу – от древности темное, как у девицы, что он вытащил из церкви в Лисцово на охоте с князем Ярославом. Доехал ли тот уже до Бату-хана? Но зачем тревожиться в тихом, теплом тереме, в уютной горнице? Как кот, мурлыча, забывшись, повернулся Даниил на бок, закрывая глаза. Вдруг услышал у двери: «Топ-топ-топ!»

Вздохнув, приподнялся молодой князь на локте. Посмотрел в ту сторону. В узкую щель между каменной стеной и деревянными досками с гвоздями медными проскользнул белый заяц. Глазки живые, косые, выпуклые. Уши длинные, мягкие. Морда плутовская. Опустился на крупные задние лапы, принялся передними тереть нос, зажмурившись. Даниил нахмурил брови:

– Снесут тебя когда-нибудь на поварню!

Сев на кровати, достал он из-за голенища узких сапог на высоком каблуке нож с резной ручкой и лезвием, чуть уходящим вбок. Князь воткнул его в доску с резьбой в ногах постели, шкуры беличьи откинув. Заяц покачал головой и поскакал в угол, к большому сундуку, стуча лапами по ковру мягкому.

– Не глупи. Вдруг войдет кто. Вот как пну тебя, чтобы через нож перескочила! – сказал Даниил уже с притворной сердитостью.

Подхватил он зверька на руки, погладил по круглой спине, поцеловал в теплый лоб. Заяц жмурил глаза блаженно. Вдруг дернулся. Князь понял – сюда идут! В спешке засунул зайца в изголовье, заложил двумя пуховыми подушками. Сам прилег, будто бы задремал, забыв убрать нож. Снова отворилась дверь. И кто посмел беспокоить государя – нет ли вестей о кередах и Бату-хане?

В спальню сына вошла княгиня Евпраксия. Надета на ней была затканная серебряными нитями парчовая стола – прямая рубаха с вышивкой. На левое плечо и руку накинула она, по обычаю из Златграда далекого, коричневый шелковый платок-паллу. Высокая и статная, казалась мать потомком древнего, божественного рода. Евпраксия была немолода, и годы замужества, полные хлопот и волнений, подарили ей морщинки на высоком ровном лбу и вокруг ясных зеленых глаз и округлили румяные щеки, однако женщина до сих пор заслуженно считалась красавицей. Светло-русые волосы скрывала белая фата из плотной ткани, закрепленная на голове серебряным обручем с узором из цветов. С двух сторон на него крепились проходившие под подбородком рясны – цепочки из круглых пластинок с узором из восьмиконечных звезд (символов семейного счастья). Еще стройный стан прятала темно-синяя вышитая бурмицким зерном-жемчугом верхняя рубаха. На пальцах блестели в пламени факела дорогие перстни с червленым яхонтом-рубином и солнечным теплым алатырем-янтарем. Даниил сел на кровати. Евпраксия подняла брови, заметив воткнутый в доску у кровати нож.

– Где Агафия? Вылезай, негодная! – сказала она не зло, а встревоженно.

Князь с виноватым видом достал зайца, повесившего голову, из-под подушек.

– Превращайся в человека немедленно! – Евпраксия взяла зверька из рук сына и держала перед рукояткой ножа. – Я считать буду: раз, два…

Заяц подпрыгнул, а на мех одеяла приземлилась тяжело девушка. На ней была персикового цвета верхняя рубаха, мягкие волосы и лоб обхватила парчовая вышитая жемчугом повязка, на которую крепились височные кольца в виде полумесяцев рожками вниз, украшенных маленькими шариками-зернью. Вдоль лица спускались пясы – массивные подвески в виде уточек с колокольчиками на концах-животах птиц. Девушка лежала на животе, но перевернулась на спину, села.

– Ну дела! А если бы сенные девушки или Варвара увидели такого зайца?

– Я их всех отослала прочь, – ответила княжна весело.

– А сторожа?

– Я до комнаты перед спальней Даниила горлицей летела, потом – в окошко, на пол и зайцем.

– А увидят воткнутый нож в твоей комнате?

– Случайно оборонила.

Евпраксия села на кровать, закрыв лицо руками. Перепуганная Агафия подползла к матери, положила головку на ее плечо.

– Не печалься, родимая. Не дитя я уже больше, не выдам тайны нашей.

– Люди даже в тереме у нас еще темные. Как узнают, что ты волколак, так погубят тебя, и меня, и брата твоего одним махом. Кольями забьют, в Рюнде утопят.

– То-то и горько матушка, что я не пью кровь, не убиваю людей невинных, а просто себя тешу, но принуждена это в тайне держать. Обернулась птицей – собирай потом по горнице перья. Обернулась зверем – дальше спаленки своей ни-ни, а то слуги увидят. Замуж выйду – и от мужа скрывать правду придется?

– Истинно так, – кивнул Даниил с напыщенной важностью.

– Я тогда обернусь рысью, в лес убегу, то-то бояре перепугаются! – всплеснула руками Агафия, улыбнулась и сделалась опять серьезной. – Если уж жить с человеком, то верить ему, как Богу.

– Разумная у меня сестрица, матушка, – обнял Даниил княжну за плечи. – А мы все думаем, что молода, глупа, отсылаем ее при разговорах о делах государственных.

– Я и сама не хочу в боярском совете сидеть – скучно, все важные и долго думу думают, а воск оплывает со свечей, душно в палате. Пока ты у нас правишь, а матушка помогает, я за княжество и так спокойна буду.

– Только бы скорей прогнали кередов из-под Сороцких земель – то-то была бы радость! – заметил старший брат. – Пир бы устроили мы в нашем тереме. Нажарили, напекли, наварили яств дорогих. Усадили бы бояр в тяжелых шубах, боярынь в рогатых киках, боярышень в высоких кокошниках, сыновей боярских в дорогих кафтанах, купцов богатых с семействами, а внизу столов – людей служилых, на скамьи по роду и знатности. Вынесли бы нам на золотых подносах белых лебедей, поросенка с зеленью, осетра, пироги с брусникой, пряники фруктовые в виде города. На гусях бы нам сыграли, песенки бы спели. А на широкий двор выкатим бочки квасу и меду, чтобы каждый, будь хоть кузнец, хоть пахарь, хоть холоп, мог угоститься, добрым словом, вспоминая князя щедрого. Какой это будет пир – пышнее, пожалуй, чем иная свадьба! А ты любишь пиры, сестрица?

– Лишь бы не на меня на пиру смотрели.

Евпраксия покачала головой и сказала:

– Боярышня Марфа замуж выходит завтра.

– Это кто? – спросила Агафия, искренне удивившаяся.