Дарья Зимина - Горлица и лунь

– Людмила! Подсоби собрать!

– Кончено, Малуша, кончено все – убит батюшка-воевода наш, – крикнула вбежавшая во двор девушка в распахнутом полушубке с чужого плеча – что успела накинуть, покидая в спешке горящий терем.

Со стороны раздался треск зловещий. Рушились стены и башни кремля, из вековых дубов собранные. Тараном разбили ворота. Абукан на быстром коне одним из первых влетел на горящие улицы. Но Бортэ не видела этого. Окружившие ее женщины и дети протягивали в страхе к госпоже руки.

– Уже стемнеть успело, ханум!

– Шесть часов наши люди город маленький штурмом взять не могут.

– Не боятся защитники смерти.

– Одолеют ли их воины наши?

– Где папа? – спросил четырехлетний мальчик в большой, не по размеру, шапке, на спину и плечи съехавшей.

Бортэ-ханум подняла ребенка на руки.

– Он скоро вернется, – и обратилась к остальным: – И мое сердце сейчас замирает от страха. Мой отец и братья сражаются бок о бок с вашими родными. Давно не видели мы такой кровавой сечи. Слава победителям – и погибель и позор побежденным. Много лет назад избрали наши деды такую судьбу своему народу. Так поведем себя сейчас, как наши прабабки – не испуганными, как робкие лани, не понурыми, как старые клячи, на которых и по воду ездить стыдно, не то что на бой. О нет. Каждый мужчина после битвы – царь. А царя в юрте должна встречать царица, чьи глаза сияют, как драгоценные камни, а голос весел, как пение птицы весной. Улыбнитесь мне шире, царицы, ведь даже белокожие пленницы с русыми косами не затмят вашей красоты. А вы, дети, учитесь у отцов храбрости и мужеству, чтобы перед вашими женщинами рушились стены новых городов, а у матерей – терпению и умению ободрить, чтобы хотелось эти самые стены рушить. Я вижу Толуя. Он скачет к нам! Это с вестями от Бату-хана, и мы вместе услышим каждое слово!

Все внимали Бортэ с восторгом и верой. Она умела говорить красиво и выразительно, голос ее был приятен, а горящие глаза и пылавшие щеки показывали столько же, сколько и правильно выбранные слова. Толпа расступилась, пропуская Толуя без шлема (потерял в пылу сражения), в порванном халате на рукавах, где доспехов не было, забрызганного кровью и черного от копоти.

– Ханум, Бату-хан шлет тебе добрую весть – немалыми трудами Ижеславец взят. Скоро люди Абукана вернутся в свои юрты.

Женщины и дети радостно закричали и кинулись обнимать друг друга, целовать детей. Бортэ присоединилась к общему веселью, искренне радуясь победе своего отца и своего народа. Касаясь тонкими губами чужих щек, волос и рук, для каждого находя ласковое слово или улыбку нежную, девушка передала ребенка его матери и медленно двинулась к юрте, желая отдать приказания по встрече Бату-хана в лагере. Погладила она по щетинистой щеке и Толуя, а воин взглянул на нее с отческой нежностью.

Сразу после заутрени собрались бояре в княжеском тереме. На улице морозило, оттого распустились на окнах гридницы цветы ледяные. Внутри же было тепло Каменный пол покрыт коврами алыми. С высоких стен и потолка на гостей смотрели ясное солнце и светлый месяц, рогатый индрик-зверь (единорог) – всем зверям отец, райские птицы (грустная Сирин и веселая Алконост), травы, завитками неведомыми растущие, пляшущие львы, сухие телом святые с лицами благообразными и к небу поднятыми очами, и еще много всего. По стенам и под потолком – золотые и серебряные светильники. В конце на помосте и пестрых персидских коврах стояло два резных кресла из слоновой кости, где княгиня Евпраксия восседала сначала с любимым мужем, а потом с повзрослевшим сыном. По стенам длинные лавки, устланные мехами и парчой, тянулись. У дверей гридницы два витязя с копьями да мечами. Бояре занимали свои места, кланялись друг другу, говорили тихо с соседями кто о Бату-хане и Сороцке, кто о свадьбе сегодняшней, на которую все из сидевших были позваны, а потому жаждали совет быстрее окончить и поехать в терем Кирилла, где уже начали обряжать Марфу в свадебный наряд под песни сенных девушек. Шептались:

– Поехала ли княжна Агафия с другими боярышнями к твоей дочери?

– Отказалась по причине нездоровья.

– Может, замуж не выдают, потому что хворая?

Воевода Федор – широкоплечий, высокий, человека легко саблей пополам перерубающий – из гридницы выходил и вернулся с епископом Иларионом, величественным старцем в черных одеждах, опиравшимся на посох с золотым крестом. На приветствие бояр ответил он крестным знамением. Все уже стали приходить в нетерпение – когда же начало? Наконец отворились еще раз обитые красной медью двери.

Даниил в шелковой рубахе с широкими рукавами и парчовой затканной золотом тунике до пят и с венцом на голове гордой шествовал к своему месту. За ним, чуть позади, плыла Евпраксия. Последним шел Владимир, неся знамя с грустным солнцем на алом поле. Государи подошли под благословение и сели на свои места. Кашлянув, начал Даниил:

– Должно быть, известно вам, бояре, что на соседнее с нами княжество Сороцкое движутся несметные полчища. Бату-хан жесток и бесчестен, люди его сильны, как медведи дикие. В стане кередском зарезали они на пиру послов, перед этим хлеб вместе вкушая, дары богатые приняв. Не пощадили даже князя Ярослава. Не должны ли мы с дружиной идти в Сороцк на подмогу, погубить злодея лютого? Решим вместе, бояре, – дело это великое и раздумий требует. Сколько у нас дружинников, воевода Федор?

– Десять тысяч наберем, – ответил он басом, задумавшись.

– В Сороцке вдвое больше собрать можно! – сказал с лавки седой благообразный боярин.

– Соберут ли? – спросил Даниил. – Города богатые у них с юга, туда Бату-хан и нападет первым, если не напал уже.

– Позвольте мне слово молвить, – вступила в разговор Евпраксия. – Князь Ярослав убит. На молодых сыновей его лежит тяжесть подготовки к обороне, но мысли их отуманены скорбью. Справятся ли они с этим?

– Очистим себя милосердием, отрем сим прекрасным злаком нечистоты и скверны душевные, и убелимся, одни, как волна, другие, как снег, по мере благосердия нашего 19 19 св. Григорий Богослов, 13, 43 , – сказал нараспев епископ Иларион слабым старческим голосом.

– Если победит хан князей Сороцких, то на Светлоровск откроется ему прямая дорога, – продолжила Евпраксия.

– А кто Светлоровск защитит, если все войско под Сороцком поляжет? – спросил высокий боярин чуть ли не из угла гридницы.

– Кабы были мы одни, мигом собрали бы войско доброе да на Бату-хана ополчились. Только в теремах и избах бабы, старики, ребятишки малые. Перво-наперво их защищать должно, – соглашались прочие на лавках.