Ольга Дехнель - Дороги моря

Я знаю только голые факты, и когда копаюсь в письмах Альбы, нахожу от младшего дедушки – целую стопку. Ни слова о причинах и следствиях, только просьбы не ждать, ни слова о любви, но она капает, сочится из каждой буквы.

Мораг не прощает ей отца-преступника – она родилась через полгода после его заключения, Мораг не прощает ей массу вещей.

Мораг всегда хотелось потрясающе яркой, красивой, удивительной жизни. Мораг не прощает Альбе, наверное, и того, что несмотря на все ее попытки повторить Альбу ей не удалось.

Ключом к удивительной жизни стал мой отец. Но ведь чужую жизнь не проживешь?

И я уверена, Альба говорила ей об этом тоже.

Мораг говорила мне: «Замужество стало для меня избавлением, долгожданная свобода от дурацкой фамилии и всего багажа, что она приносила, от контроля отца, от железной руки матери тоже. Чистый лист, моя собственная, выстроенная жизнь. Твой отец.. Никогда не мешал. По-настоящему. ( Но и не помогал тоже, остается непроизнесенным) Потом появилась ты, и..»

И стала кандалами, цепью на одной ноге, отрезаешь дорогу вверх . Я знаю, все знаю, все, что она хотела бы мне сказать, но по какой-то причине промолчала.

В кошельке Альбы остаются монеты – мелочь, я полагаю, кто-то его уже перебирал, наверное, Мораг. Она не взяла себе ничего из вещей Альбы и меня не было с ней в тот день, я не знаю, плакала ли она. Мне хочется верить, что да. Не потому что я преследую мысль сделать матери больно – мы давно миновали этот этап, и видеть ее, разбитую, больно уязвленную, не приносит мне никакого удовольствия. Но слезы, слезы очищают. И мне хочется верить, что она им это позволила.

В кошельке Альбы фото – мое детское, Мораг и младшего дедушки, история, записанная в моменте, и я чувствую ее внимание, чувствую, что она любила нас. В кошельке Альбы – ни одного старого чека или лишней бумажки, она ненавидела мусор и неразумное расходование пространства, в Доме на краю света до сих пор царит потрясающая чистота. Альбы нет. Никого нет. Я знаю, что здесь убираются раз в неделю, но помещение все равно не выглядит давно опустевшим. Просто Дом будто не подпускает к себе пыль и старость, боясь разозлить хозяйку. А вдруг вернется? И я говорю ему, шепотом: Никто не придет.

Дом вздыхает, молчит грустно. И отвечает также тихо, чтобы только я услышала.

Но ты же здесь.

В кошельке Альбы маленький листок со всеми ее данными, полное имя, адрес и группа крови, а также два номера: Мораг и мой старый, с комментарием «Дочь: Мораг. Внучка: Скарлетт. Звонить в случае экстренных ситуаций.» Я выдыхаю медленно, Альба всю жизнь меня спасала и в случае чего, обратилась бы ко мне сама.

Когда Альба.. умерла. Ушла. Оставила нас. Верить бреду, что ее нет, нигде нет, сколько ни ищи, все еще невозможно. Сознание противится. Но я понимаю, что она доверилась бы мне. Что если что вдруг..

Я не видела своего старого телефона, он остался с матерью, а я осталась в монастыре. Я только и знаю, что не обнаружила бы там сообщений от Илая. Но вдруг.. Вдруг пропущенный звонок от Альбы? Последнее сообщение? Хоть одно?

И вспоминаю тут же, как Мораг рассказывает, что телефон заблокировала, потому что с ним тоже творилась какая-то чертовщина.

И мне грустно, мне кусаче и больно от мысли, что Альба могла мне звонить.

И никто. Никто ей не ответил.

Как вышло, милая, дорогая, моя Альба, как вышло, что ты всю жизнь была здесь для меня, когда была нужна. Но умирать тебе пришлось одной?

Что бы ты мне сказала напоследок? Что бы ты мне сказала?

Я перевожу дыхание медленно, глаза влажные и в носу хлюпает, вдох. Выдох. О, Альба ненавидела пустого размазывания слез и соплей по лицу, я не помню ее плачущей.

Я помню, как мы с Илаем приезжаем сюда впервые, нам по шестнадцать, и он боится, жутко боится встретить ту же реакцию, что обычно встречает. Реакцию, к которой он привык, что-то, вроде того, чем неизменно награждает его моя мать и потому всю дорогу я шепчу ему в ухо, целую и кусаю, ловлю за руку, «Все будет хорошо, все будет иначе, вот увидишь.» Он сжимает мои пальцы в руке до боли, я шиплю тихонько, и он извиняется, Альба встречает нас, великолепная и сияющая. Илай хмыкает, наполовину немой от страха, все равно шепчет мне в ухо: «А ты с возрастом, кажется, станешь только лучше.»

Альба улыбается, рассматривает нас долго, как мы неловко держимся за руки, как смотрим на нее оба будто в ожидании приговора: – Альба, это..

Альба хохочет, смех у нее звонкий, она так и не разучилась смеяться, никогда, никогда не теряй этого, думаю я в эту секунду: – Это, полагаю, знаменитый Илай, который вскружил голову моей внучке и свел с ума мою дочь в совершенно ином смысле. От обеих я слышала достаточно. Чернявый какой, Скарлетт. Я в восторге.

Альба склоняет голову и смотрит на него долго: – А теперь, милая, подожди и дай мальчику сказать за себя хоть слово. Добро пожаловать, Илай. Рада вас видеть.

Каким правильным мир был в эту секунду, каким законченным, каким верным. Как ловко, с неповторимым щелчком все встало на свои места. И как эти каникулы прочно занимают место в моем сердце, все неповторимое, звонкое, соленое время на море, когда ты теряешь счет дням, поцелуем, любви и сделанным наброскам, внимательный взгляд Альбы, когда она думает, что я не вижу, и я потом много говорю с ней, спрашиваю, о чем именно она думала, мне так важно было.. Мне было так важно.

Как я по ней скучаю.

Альба, от которой мне остался Дом, по-настоящему Дом, с заглавной буквы.

И оглушительная пустота в душе. Никто и ничто мне тебя не заменит.

Милая, дорогая, родная.

Что бы мы сказали друг другу?

Почему ты меня не дождалась?

И там, где я ищу ее голос, я слышу только свой собственный, сплошные вопросы.

Там, где я ищу ее голос, ее ответы, я слышу только море.

Мы были влюблены в море, любили неповторимой любовью, в Доме на краю света жили Альба, Бруно, море и любовь.

Теперь остались только я, море и любовь к нему. Любовь возвращается, возвращается домой, потихонечку, по крупицам.

Мораг на дух не переносит людей, которых считает ниже себя, в своей голове матушка забралась так высоко, что если когда-нибудь придется спускаться – а придется, всем приходится, то падать будет очень больно.

Завтра двадцать первое июня и все это означает наступление моего шестнадцатого дня рождения, мы родились в один день с Брендоном Флауэрсом и это до сих пор заставляет меня удовлетворенно урчать.

Мораг готовит что-то настолько глобальное, что становится страшно, сплошные ленты, шары, бесконечное движение, событие случится только завтра, а все вокруг кружатся уже сегодня. Так много людей и так много голосов, так много слов, так много взглядов, которые смотрят будто сквозь меня. Я не слишком люблю сиреневый цвет и это волнует кого-либо в последнюю очередь, сиреневым будет даже торт. Мораг считает, он чертовски сильно мне идет.