Оганес Мартиросян - Небо Мадагаскар

– Почему? – удивился Мага.

В этот момент позвонил ему Вик, сказал, что не может приехать, так как тяжел душой, и позвал всех к себе, на улицу Анара. Мага озвучил его предложение, все допили вермут, вызвали такси и помчались. Летели сквозь город, Мага смотрел из окна и видел фильм «Кофе и сигареты», закрывал глаза и лицезрел картины Ван Гога, стихи Маяковского, прозу Булгакова и пьесы Вампилова. Всё было намешано и переплетено, всё боролось друг с другом, и сам город представлял собою сражение всех видов искусств.

– Я вижу музыку, – молвила Нада, – фуги Баха несут Карабах прямо в уши, глаза, обволакивают кожу и создают ощущение моря. Мне хорошо, сонаты просто разрывают меня, как псы, и уносят мое мясо в себя, а скелет мой прыгает от счастья и радуется вечности по имени Карамель, Шоколад, Пряники, Вафли и Торт.

– Город могуч, – продолжил за Наду Мага, – он северно-ледовит, и в нем таится огромная жара, огромная Грузия, силы Чечни, слезы ребенка, которые пьет Достоевский из бутылки, купив сие за 15 копеек в универмаге, где африканцы и азиаты продают вертикаль своего духа, сотканную из молитв.

Через 20 минут они были уже у Вика, купив три бутылки армянского коньяка и плетеный сыр, похожий на дреды, только без головы и тела того рэпера, который их сплел и спел. «Какой вечер, какие значения, которые именуются звездами, рублями, когда солнце – пятак. Но есть ведь еще бумажные деньги, и они тоже звезды, и они дороже и больше, но хватит, пора бухать».

– За бессмертие! – сказала тост Нада.

– Ну, это что? – загрустил и удивился Вик. – Мы все умрем – это ясно.

– Ну вот жизнь – это линия, – промолвила Нада, – ее ведет писатель, раньше она прерывалась, потому что писали пером, потом стали писать ручкой, жизнь стала длинней, а в будущем на экране смартфона или компьютера линия сможет не прерываться вообще.

– Ой, не понимаю я эти параллели, – огрызнулся Вик и выпил коньяк. – Грустно от этого, ну жили веками так, не всегда хорошо, ну войны, голод, болезни, но привычно и хорошо в целом, а сейчас эти телескопы, полеты, таблетки. Не знаю, не знаю даже.

– Ты хочешь умереть? – спросил его Мага.

– Да никто не хочет, – уклонился Вик, – просто смерть – это как Вторая мировая – все дружно встают и идут умирать, все сразу. Ура! – мы сейчас умрем. Это такая экзальтация.

– Ну, вкусно умирать, согласен, – произнес Мага и выпил. – Но не все солдаты умирают, обмотанные своими мертвыми товарищами, как тротилом. И вот они все и поборются за бессмертие.

– Просто если бессмертие возможно, то оно – от армян и прочих, черных, кого я не люблю, – выдавил из себя Вик, – значит, русским и американцам придется потесниться, уступить свое место. Лучше умереть, но быть первым.

– Понятно, – сказала Лейла, – так мы приходим к тому, что жизнь – это секс, а смерть – эпилог, оргазм. Рождаются и живут ради смерти. А смерть порождает жизнь. Потому святые не занимаются сексом, ведь они – секс в чистом виде.

– Кощунственно, – отметила Нести, – но правда.

Включили медленные и ранние песни группы «Кино», затянулись дымком, рисующим Марс. «Там пески, пустыня, Алжир, там играют в пляжный футбол, гоняют мячи, которые наполнены последним выдохом марсиан, которые были индейцами и большевиками, что одно и то же, иначе не объяснить ненависть к США и тех, и других, именуемых общим именем Гойко Митич и танцующих вокруг костра из книг Фридриха Ницше».

– Что такое бутылка? – спросила у прочих Лейла.

– Что? – поинтересовался Вик.

– Желудок и пищевод.

– Ну, сходство можно найти, – согласился Мага.

– Да я о том, что надо бутылки выпускать в таком виде.

– Понятно, почему у пьяных развязываются языки – пробки и крышки нет, – сказала Нести. – И получается, что алкоголь не внутрь поступает, а наружу. Пьянеют люди и округа, когда откупоривается бутылка.

И Нести закружилась по комнате, развивая обстановку вокруг себя, увеличивая ее, накачивая. «У пьяных косят глаза, потому что пьяные – Азия, захватчики, пьяные – филиал Китая или Японии, их шпионы, лазутчики, призванные собирать информацию и передавать в те страны. Те же, у кого просто косят глаза, те постоянно на связи с Китаем, те косят действительность, траву, которой Конфуций назвал людей, и делают голой землю ради нового посева, ради урожая, породы, будущего». На этом Мага закончил мышление и выпил коньяк, который устроился надолго в его желудке, усевшись там с газетою, в тапочках и в очках. «Карабах, если так посмотреть, есть Ван Гог, рыжий, безумный, странный. И гениальный тоже. Не признанный никем мастер, потому что живой. И все ждут его смерти, чтобы признать его». Мага почесал подбородок и сказал всем, что Твардовский был роботом, первым советским роботом, не писавшим никогда о любви, Терминатором, Шварцем или его отцом.

– Не соглашусь, – возразила Нада, – город – это кожура, которая покрывает людей культурой, но за пределами города, в лесу или в поле, человека лучше не встречать, потому что он обнажен, даже если на нем сто пальто, человек на свободе превращается в оружие, стреляющее в муху, оленя, льва, человека и бога. Руки и ноги – ружья, бомба сама голова.

– Так и есть, – согласился Вик, – а от себя добавлю: живой человек – живой и мертвый, одновременно, а мертвый человек – или живой, или мертвый – только что-то одно.

– Ну да, так и есть, – сказала Лейла, – ведь дождь – это война, миллионы свинцовых пуль, убивающих землю. А лужи – расплавленный свинец, даже если он очень холодный.

– Жидкий Терминатор, – усмехнулась Нада. – Бойтесь, бойтесь его!

– Да мы боимся, – отреагировала Лейла, – но любая сумка – это женский живот, и если вы положите в нее ключи, то через девять месяцев достанете из нее машину или квартиру.

Тут зазвенел телефон Маги, обозначилась Жаклин, она звала пить и гулять, радоваться Карабаху, раскинутому над собой – Арменией и Азербайджаном, содержащими в себе Россию, Францию и США. Мага начал звать Жаклин к Вику, объясняя свою занятость танцами, выпивкой, компанией и ночью, которая – работа: кем работаешь? – ночью. Потому через полчаса с двумя бутылками виски в их компанию ворвалась Жаклин. Она сразу взяла быка за рога, внеся в квартиру музыку бедер, грудей, шеи, матки, вагины, яичников и пахнущих искуплением грехов рук.

– О, вечеринка в разгаре, – сказала она.

– В самом что ни на есть, – молвила Нада, – так как Платон – это модель самолета, в котором летят в Стамбул «Тимей», «Государство», «Законы» и «Пир».

– Это прекрасно, – согласился Вик и добавил: – Брюс Ли никогда не был человеком, он был тем, чем занимались другие, – дзюдо, карате, ушу. Его смерть означает только одно: то, что им овладели в совершенстве, довели до точки и острия.