Павел Тиккоев - ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

– Ах, ты убл…людк! – вырыгнул Фаза и распрямился, демонстрируя свою тупую рожу, унавоженную обильной слюной, истекавшей из его вонючей пасти от усердия в желании удерживать положение “стоя”.

Он вновь толкнул Тоя на забор левой рукой и – со всей пьяной дури, размашисто – решил кончить дело одним ударом. Но Той очень своевременно, резко откинувшись назад и вниз, отпружинился от штакетника именно в тот момент, когда не нашедший цели и упора кулак Фазы, промелькнув перед глазами Тоя, по инерции завалил тело алкаша вбок и Тою осталось лишь лёгким толчком добавить ему ускорение для неизбежного падения.

Пёс, осаждавший Тоя справа, так и норовивший хватануть его своими жёлтыми клыками за колено, не предвидя столь неожиданного “провала” своего хозяина, принял всю мощь падавшего тела на себя. Всё случилось так, что колено и локоть Фазы со всего маху вдарили по собаке в весьма уязвимые для боли места. Тело псины крякнуло от негодования, налилось свирепостью и инстинктом отмщения. Лохматая зверюга не мешкая выскреблась из-под Фазы, рожа которого прочно закопалась в сугробе. Возмездие стало свершаться немедленно и неожиданно-беспощадно. Кобель рвал своего собутыльника очень старательно, осознанно выбирая те участки тела, которые были прикрыты наименее толстой одеждой. Фаза вопил, изрыгая звуки, смысл которых невозможно было понять. Он перекатывался со спины на живот, пытаясь подняться, но вошедший во вкус расправы пёс мастерски валил его, прижимал всей своей лохматостью к земле и рвал… и рвал.

Тюль, отойдя подальше от этой свалки, поглядывал на Тоя не понимая того, что тот предпримет в этой ситуации, но и, не решаясь что-либо посоветовать. Той же упаковал руки в карманы телогрейки, чуть сгорбился под поднятым воротником и оценивающе-заинтересованно наблюдал за процессом ссоры между собутыльниками, периодически сплёвывая слюну в этот клубок злости.

Снег под борцами утратил свою прелестную белизну и слегка порозовел. Фаза начал кровото́чить где-то между коленями и поясом. Псина же, хлебнув кровушки обидчика и уверовав в своё полное превосходство, остервенилась до такой степени, что принялась вырывать огромные куски ваты из плотной телаги Фазы, пытаясь добраться до самой сути его орущего тела.

И тогда Той, оценив такую стратегию собаки как явный перебор в выяснении отношений, решил развести стороны. Он подошёл вплотную к месту схватки и смаху пнул псину, усердно свежевавшую тушку хозяина. Удар пришёлся пыром – ближе к местоположению причинного органа. Пёс хлипко взлаял, торчком взгорбатил загривок, упёрся в выставленные вперёд лапы, забычил морду, напружинив её назад и уже готов был одним прыжком сшибить Тоя с ног, но его нападение было упреждено ударом палки прямо промеж глаз…

Исход всего происходящего был теперь уже очевиден Тюлю – молчаливому наблюдателю событий. Он-то и приметил, что Той, направившись разнимать драку собаки с хозяином, благоразумно вырвал из забора полномерную штакетину – штатное оружие против бродячих собак, коеи по весне, собираясь в стаи, бывали весьма агрессивны.

Заборная палка, сухо хрястнув, вышибла всю злость, бурлившую в собачьем сердце и авторитарно убедила псину в бесперспективности любых дальнейших попыток нападения. Образина жалобно-заискивающе завыла и, поджав хвост, метнулась в сторону базы “Главторгкожхозснабсбыт”. Но, судя по лаю, который вдруг там возник, приём, оказанный дворовыми аборигенами базы, оказался явно негостеприимным и нежелательный дополнительный едок был изгнан и преследуем аж до проулка Луначарского – не так давно имени товарища Маленкова, ранее, правда, имени товарища Троцкого. В безыдейные времена кровавого царского режима этого закоулка не было и вовсе; там был просто сосновый бор, прозывавшийся в народе «Светлый лес».

Той приладил штакетину к забору, воткнув её одряхлевшие отверстия в ржавые гвозди. Правда получилось это достаточно шатко, но привычно терпимо, а главное – готово к новому применению, да впрочем, и дыра в штакетнике смотрелась бы много хуже.

Фаза улёгся на живот, распластал руки в стороны и пьяно причитал. Встать он уже не пытался. Ватник Фазы был изуверски разодран, штаны на жопе почти отсутствовали, представляя собой клочья материи, перемешанной с кровью и снегом.

– И чё с этим теперь делать? Куда его? – Тюль подошёл к Тою и слегка попинал руку Фазы ногой, пытаясь привлечь его внимание.

– Есть предложения? – спросил Той и зло сплюнул на забор.

– Дак замёрзнет… или вон – кровищей изойдёт.

– Предлагаешь в больницу доставить? Или сразу – путёвку в санаторий?

– Я чё? Я говорю, что он подохнуть тут может.

– Давай, жалей… Медбрат. Поднял и поволок тогда! Чё встал-то? Ну, поднимай!

– Ты чё разорался-то? Сказать нельзя… Я спросил, ты ответил. Но… – Тюль тормознул, раздумывая, что и как сказать.

– Шумни вон, – Той мотнул рукой в сторону барака, нагнулся, поднял голову Фазы за волосы, недолго поглядел на его пьяно-сопливое рыло и, жёстко потянув вверх и в сторону, заставил того хрюкнуть от боли и перевернуться на спину.

Фаза забуянил руками и ногами, но и это не позволило ему осилить перевод туловища в состояние сидя. Той замахнулся ногой, намереваясь пнуть «шакала» куда-нибудь в район пояса, но, видно, что-то взвесив, лишь слегка пожурил носком ботинка.

– Шуми, – бросил Той Тюлю и, развернувшись, вальяжно пошёл в сторону своего дома.

Тюль всё исполнил очень буквально. Он несколько раз беспринципно молотнул дверью барака, да так, что стёкла окон – комнат соседних с дверью – отжаловались своим хозяевам на незавидную свою судьбину. Барак тут же отреагировал внутренней суетой и разбуженным матом. Тюль же, свершив поступок, недостойный «борца за дело…», промчался мимо мычавшего Фазы, не преминул на ходу плюнуть в эту кучу ворчащего говна и, быстро догнав Тоя, зашагал, чуть отставая от него.

– Пока, – Той развернулся и протянул руку Тюлю.

– Может, перекурим? – Тюль вынул из кармана мятую пачку “Шипки”.

– Через одну, в очередь, – согласился Той, отступил с тропинки в снег, достал спички, чиркнул и, заладонив пламя, дал Тюлю прикурить.

Смолили, молча, затягиваясь в полный размер. Дым выбрасывали из себя словно из паровозной трубы. Докуривали сигарету до обжигания губ и последней табачи́нки. Той, как и положено по пацанским понятиям, завершил затяжку «на посошок», плюнул на ладонь и, затушив в слюне чуть тлевший остаток папиросной бумаги, выкинул его в снег, закончив всё действо “ладушками”. Парни “поручкались” и, «ПОКАкакнув», разошлись, ухохлив шеи в поднятые воротники телаг…

Аумер Фаза не в этот раз. Загнулся он чуть позже, насадив своё пьяное тело на перо более удачливого “оторвы”. По слухам, правдивую историю его собачьей смерти рассказывала «девушка Кислуха», но делала она это исключительно по-пьяни. Это была девица без возраста и обоих рядов передних зубов. Глаза её – в редкие дни, когда она была трезва – производили впечатление ангельского создания, а шамкающий рот и одутловатое лицо указывали на неимоверную древность всей конструкции. Вся спившаяся мужская часть запойного коллектива микрорайона периодически наведывалась к безотказной «девушке Кислухе». “Хотелец” должен был обязательно принести с собой хотя бы “бабая”, но она предпочитала, чтобы это был шкалик водки – и тогда “общение” проходило с меньшей продолжительностью вступительного мата. Так вот, эта «девушка Кислуха» с той или иной степенью трагичности рассказывала, что «этот подонок Фаза завалился к ней, когда они с Вовкой-путом намеревались идти подавать заявление на брак».