Павел Тиккоев - ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

– И этот козлина, – слюняво гнусавила она, – пьямо пи ём нацал лапать мия за сиськи. Потом этот угод стащил с мия плате и прислоился. Дак рази намальный музык, кода поснулся, будет это тепеть? Он и х… ему…

Вовку-пута посадили, и больше о нём ничего не было слышно.

Пёс Фазы, намыкавшись без еды и водки, через пару дней вернулся к бараку хозяина. После “тёплой встречи”, Фаза заманил “дружка” в дровяник, подвесил его за ошейник и старательно зарезал. Спасти беднягу соседям не удалось, так как пьяный, но предусмотрительный Фаза, хорошенечко задраил дверь дровяника изнутри на толстенную задвижку.

«Девушка Кислуха», недолго поскорбев по “жениху”, вновь пустилась под всех и во все тяжкие. Однако через некоторое время и ей, как она всем говорила, «пощасливило бабе щасте». Она приютила у себя “откинувшегося” в очередной раз с кичи [28] кича – тюрьма (жаргон) мелкого щипача [29] щипач – карманник (жаргон) – рецидивиста, не располагавшего абсолютно никакой жилплощадью. Клюв – таково было погоняло сожителя – расторопно одарил «девушку Кислуху» гонореей и туберкулёзом вдогонку. После чего, а также вследствие неожиданных заболеваний триппером нескольких местных алкашей, совместное проживание «девушки Кислухи» и Клюва стало образцом супружеской верности, но уровень межличностного общения по-прежнему оставался матерно высоким…

Обо всём этом Той узнавал невольно и безо всякой заинтересованности, а в силу правил распространения информации: от всё знающих бабок со скамеек во дворах. Они были всегда в курсе: что, с кем и почему произошло. Той же предпочитал никак не относиться к тому, что становилось ему известно. Пережёвывание деталей чужих жизней он пресекал всегда очень грубо:

– Если прёшь на “гнездо”, то делай это сам и никого не впутывай. Разоряй, коль решил… и если знаешь за что! – при этих словах Той закладывал обе руки за спину и, не мигая, смотрел на “говоруна”.

Той грёб так, как решил сам и туда, куда сам решил. Он был убеждён в том, что каждый должен сам проплыть свою Реку, и это было для него самым сущностным правом каждого. Он не лез в чужой поток, но и в свой никого не намеревался пускать. В этом была суть построения его суждений об обязанности и необходимости всего для всего. Был ли он прав и в чём, был ли неправ и когда – Тою ещё только предстояло осознать и принять это или отторгнуть. Но это будет намного позднее…

Еловые лапы заметно провисали под снежными шапками, и кое-какой из них удавалось сбросить с себя эту мягкую гирю, которая падая, издавала последний томный «бпух» при воссоединении с таким же пушистым ковром. Сосны прелестно благоухали под ледяными лучами яркого солнца, их раскидистые ветви тут и там были задрапированы искрящимися белыми комьями. И даже берёзы прикрыли свою наготу колючим инеем… Зима – пора строгой красоты…

Последний школьный Новый год отмечали у Лизы. Она хоть и была на класс младше, но входила в “круг” по причине “амуров” с Толстым. Предки её отгребли справлять ёлочно-игрушечное действо в свою компанию. Таким образом, свободное от надзора пространство грех было не задействовать в процесс удовлетворения пробудившегося взаимного интереса парней и девчонок.

Девичий состав компании особо не обсуждался и сложился как-то стихийно и по каким-то непонятным для Тоя критериям. В общем, так: “шайка” Тоя в полном составе и примерное равновесие “кудряшек”.

Состав спиртного Той установил лично и без обсуждения: одна “бомба” [30] ”бомба” – бутылка вина ёмкостью ноль семь литра шампанского – для порядка и процедуры, красное из расчёта 0,75 на троих “баб” и по пол с небольшим пузыря “беленькой” на брата. Лимонад, с целью экономии денег, был замещён варением, растворённым в воде с последующим процеживанием через марлю. Эта смесь, составленная по вкусу, была благоразумно-предварительно охлаждена на балконе, который очень кстати имелся в квартире Лизы и до начала банкета также предусмотрительно и своевременно извлечена из “холодильника”. «Дабы исключить необходимость сосать, а сохранить возможность испить» – вывел вердикт Той, отправляя Анастаса с Фасолем на балкон за напитком. И на возглас оттуда Анастаса:

– Да пусть ещё постоит. Ещё не очень охладилось.

Той разъяснил:

– Несите уже, двоечники. Учитывать следует не только температуру – это лишь один из факторов. Бытие, которое нам предстоит, весьма коварно. А всё потому, что вскорости это наше бытие затмит ваше сознание и вступит в свои права фактор забывчивости. И вот тогда извольте уже или лизать, или сосать, или грызть – тут уж кому как доведётся.

Это убедительное обоснование – под всеобщий хохот – обеспечило доставку с балкона плодово-ягодного нектара и руками “сомелье”, сомневавшихся в достаточности охлаждения, было водружено на подоконник.

– Вот тут и дойдёт. Цветы придвиньте к кастрюле… Ближе… Ещё ближе, пусть и свежачком напитается, – утвердил Той местоположение “лимонада”.

– Мечите! – Той глянул на девчонок, которые всё ещё смаковали между собой “компотную тему”. – Сервируйте и тут же мечите… чем Бог послал. А ты, Толстый, немедля к сумке. И тут же водружай. Да, и предварительно отку́поривай.

Все и всё пришло в движение, как обычно немного суетливое, но вместе с тем приятно-предвкушающее. В этой бесцельно-упорядоченной суете и заключается вся синтетика будущих событий: кто кого чаяно подтолкнул, подцепил, прихватил; за какое место это было сделано и каким органом осязания; кто кому что-то дал попробовать с ложки и потом слизал с неё остатки; кто кому заискрил глазами и чуть дольше необходимого этот взгляд задержал. В общем, все ближайшие предпочтения и желания проявляются в этой разболтанной суете. А на самом деле именно эта процедура и есть вершина удовольствия от праздника. Всё дальнейшее – это лишь движение к задуманному, с той или иной степенью успеха. Суета же – это определение желаний и поиск подтверждения будущего свершения.

Той же избрал для себя самую сложную и ответственную задачу, и без её решения всё дальнейшее могло смахивать на беспредметно-бесцельную гульбу. Он подошёл к наряженной ёлке и, что-то сосредоточенно обдумывая, перевешивал то одну, то другую игрушку. Убедительности в необходимость таких его действий добавляло и то, что некоторые игрушки он перевешивал и дважды, и трижды. Глубинный же смысл перемены мест видел только он сам и если в этом был хоть какой-то смысл, то в чём именно он заключался – знал только Той.

– Чё фигнёй занимаешься? – бестолково встрял Анастас, грохнув на стол огромную тарелку с дымящейся картошкой.

Той сделал шаг назад, несколько времени понаблюдал с этой точки за очередной перевешенной игрушкой, сделал шаг влево и вновь чуть постоял; затем снял игрушку в виде слоника и перевесил её чуть-чуть ниже и левее.