Алексей Слаповский - Недо

Господи, как худо. Но сердце немного успокоилось, худо не так, как было только что. И это сопряжено с мыслями о высоком, о Боге. Может, все-таки поверить в него? Перестать думать, есть он или нет, а просто поверить. Не как в существующее, а как в возможное. Люди ведь движутся вперед именно потому, что их не устраивает существующее, их зовет возможное. Лучшее из возможных. И даже невозможное.

Грошев давно заметил простую закономерность: когда о чем-то внимательно и целенаправленно думаешь, время ускоряется. Иногда едешь в лифте со своего одиннадцатого этажа или, наоборот, на свой одиннадцатый, и кажется, что лифт еле тянется, никак не доедет, а иногда, когда перебираешь, например, варианты перевода какой-нибудь фразы или просто думаешь, что надо купить в магазине, едва войдешь в лифт, двери закроются и тут же открываются, приехали, это бывает удивительно и приятно.

Вот и теперь, когда Грошев беспорядочными мыслями защищался от своего состояния, показалось, что Юна вернулась быстро. Может, что-то забыла? Нет, пришла с заветными бутылками и еще чем-то.

– Ты не бойся, – сказал ей Грошев. – Я не алкоголик, но… Бывает.

– У меня тоже бывает. Главное, что проходит.

– Мудро.

– Есть хочешь?

– Не сейчас.

Грошев налил себе сразу полстакана, налил столько же и Юне. Она не возражала. Грошев выпил все, торопливо заглотав водой, а она, морщась и содрогаясь, отпила лишь глоток, потянулась тоже за водой, но зажала рот, вскочила, побежала в туалет. Послышались звуки.

Вернувшись, все же сумела выпить и отправилась в душ, а Грошев выпил еще четверть стакана, его размягчило, трещина в голове исчезла, сердцебиение не утихло, но уже не пугало, Грошева потянуло в сон, он принял это с благодарностью, пошел к себе, лег и тут же выключился.

Опять звонил телефон. Кому-то он нужен.

После, все после.

Проснувшись, почуял запах жареной картошки. Пошел в кухню. Юна стояла у плиты, обернулась, спросила:

– Будешь?

– И даже очень!

Хотелось есть, хотелось выпить – теперь уже не столько для облегчения, сколько для повторного удовольствия. Да и Юна была не прочь.

Картошка с ржаным хлебом, хрустящие огурчики, холодная водка – есть счастье на свете.

– Предупреждаю, – сказала Юна, – что нам двух бутылок опять не хватит, лучше затариться заранее.

– Узнаю родной Саратов. Там всегда так говорят – затариться.

– В Москве не так?

– Давно ни с кем не общался на эти темы. Точно, надо затариться.

– Ты насчет денег говорил, что решишь.

– Помню, решу, не волнуйся.

Чувствуя себя превосходно, Грошев отправился с Юной в «Пятерочку».

По пути посмотрел, кто звонил так часто. Маша. Его женщина, подруга, последний, как он говорил себе, причал. Десяток звонков от нее и три сообщения.

Первое: «С тобой все в порядке?»

Второе: «Почему не отвечаешь?»

Третье: «Мне приехать?»

Позвонил, сказал:

– Ты прости, я врать не буду, я не совсем в форме, но уже на излете.

– Опять? Как полгода назад?

– Примерно. Но легче, не волнуйся.

– Когда закончится, позвони.

– Хорошо.

– Надеюсь, ты понимаешь, что это опасно?

– Да.

– Я бы приехала, но ты ведь прогонишь, как в прошлый раз.

– Извини, да.

– Ладно. Очень жаль.

– Ничего. Все нормально.

Грошев закончил разговор, сунул телефон в карман, ждал, что Юна спросит, кому он звонил. Не спросила.

Ранний вечер был прохладным, ясным, последние лучи солнца, отблескивая в стеклах, напоминали о весне, которая пришла календарем, а не погодой, но во всем чувствовалась, так думалось Грошеву, однако он тут же себе возразил: никакой весны на самом деле не чувствуется, но мы хотим, чтобы она чувствовалась, вот и чувствуется. Календарь – наше плацебо, если конец марта, то, значит, все-таки весна, поэтому на нас погода как весенняя и действует. Правда, ушедшая зима была такой, что иные январские дни казались теплей и солнечней настоящих весенних. Эта зима, как моложавая женщина, упорно не хотела стариться, так и ушла молодой, не хочется говорить – умерла, просто исчезла.

Этими мыслями Грошев поделился с Юной, она поддакнула.

– Правда, европейская зима была, как где-нибудь во Франции. Ты был во Франции?

– Был.

– Прямо в Париже?

– Прямо в Париже. И прямо в Лондоне был. И прямо в Нью-Йорке. А также в Стокгольме, Шанхае, Каире, Касабланке, Осло… короче, легче сказать, где я не был. В Южной Америке не был. В Центральной тоже.

– Завидую. Нет, понятно, ты же писатель, а они ездят.

– Я не всю жизнь писатель, работал в одной структуре. Околоправительственной. Большие дела, большие люди, поездки постоянные.

– А я только в Сочи была с мамой и с ее одним другом, в Анапе еще. И в деревне каждое лето, там у меня бабушка.

Походом в магазин нагуляли новый аппетит, поужинали, размеренно выпивая. Юна попросила Грошева еще раз рассказать о его счастливой и трагической любви, вспомнить какие-то подробности, Грошеву не захотелось, вместо этого достал альбомы с фотографиями, показывал своих родителей, себя в детстве, юности и молодости.

– Красавчик был, – оценила Юна.

– Да и сам теперь вижу. А был комплекс, что тощий, некрасивый. Дурак. А вот она. – Грошев показал фотографию класса, где Таня стояла впереди и с краю, отдельно от остальных.

– Эффектная девочка, – сказала Юна.

Вот женщины, подумал Грошев, как они умеют – похвалить, но так похвалить, что эта похвала выглядит сомнительной.

– Самая красивая в классе, – сказал он с печальной улыбкой.

Юна не согласилась:

– Это потому что ты влюбленный был. А вот еще очень ничего девочка, и вот, и вот. А вот прямо звезда – любимый тип внешности, сама смугловатая такая, даже желтоватая немного…

– Оливкового цвета?

– Оливки зеленые!

– Я масло имею в виду.

– Может быть. Короче, такого теплого цвета, а глаза темно-синие и волосы светлые. Они обычно очень стройные, и кожа обычно обалденная. У меня подруга такая.

– Самое смешное, что у меня с ней тоже кое-что было. Лиля ее звали.

– Как это? Изменил своей девочке?

– Случайно получилось. Играли в бутылочку, я хотел, чтобы с Таней вышло поцеловаться, а выпало на нее, на Лилю. А она говорит: «Я согласна, но при всех стесняюсь» – и увела в другую комнату, а там за штору, спрятались мы там, и она меня начала целовать. Очень умело, искусно, я обомлел.

– Языком работала?

– Вы так умудряетесь сказать, что вся романтика вянет.

– Кто – вы?

– Вы все. Поколение ваше. Речь бедная, убогая, ничего не знаете, ничего не читаете! У вас даже кумиров нет, эти ваши рэперы или хипхоперы, вы даже их не знаете, для вас все без лиц и без имен!

– Я за всех не отвечаю, а я и кино смотрю, и читаю, и не такая дура, как тебе хочется!

– Да? Какое кино последнее смотрела?