Михаил Гарберман - Перемена

– Давай, – как всегда, сдержанно ответил он.

Мы сбегали в соседнюю палатку с едой, и скоро у нас в руках дымились хот-доги с химозным майонезом, горчицей и кетчупом. Мы ели и смотрели на людей. Они были яркие, цветные, с розовыми полосками в длинных челках, с прекрасной шашечной одеждой, в широких кроссовках с белоснежным шнурками. Я особенно любил смотреть на гетры девчонок, в черно-розовую полоску. Они были веселые, но тщательно скрывали это за напускной модной грустью. Кто бы мог подумать, что станет модным через каких-то десять лет, что радость маскируют грустью. Скейтеры постукивали колесами. Девушки облизывали пирсинг. Мир обожал со вкусом жить. Компании разноцветных людей плавали в океане жизни провинциального города. Томаш тогда заметил, что в каждой компании обязательно был один жирный эмо.

Мы пошли по улице, встречая старшеклассников, что раздавали листовки, неимоверно гордясь первым заработком. Парочки целовались на скамейке, касаясь друг друга длинными волосами. Кажется, пройди я голым по центральной аллее, люди бы подошли и спросили, шутка ли это, а некоторые отбитые бы присоединились. Нет небезопасности и унижающего смеха. Смех тогда был совершенно безобидным. Ну, или когда ты подросток. Все никак не могу понять, что важнее в воспоминаниях – две тысячи седьмой год или то, что я подросток.

Мы дошли до первого и единственного фаст-фуда, где толпа брала кассы штурмом по восемнадцать часов в день.

– Здрасьте, нам чизбургер, рис с белым соусом, картошка и молочный коктейль, – улыбался я, отсчитывая деньги. Банковских карт почти ни у кого не было, только наличные.

Мы с братом ели, вкус дурманил сытостью. Вокруг копошились дети, потому что все подобные кафе обожают зазывать детей, но кормить их родителей. Поевшие до отвала, мы продолжали гулять «вверх-вниз». В Палатинске одиннадцать холмов, и это ужасно.

В кинотеатре (билет стоил полтинник) посмотрели, кажется, «Людей Икс». Даже они были совсем другие. Мы шли обсуждая, что по главному каналу страны показывают плохое аниме, лучше бы вообще ничего не показывали. С местного ДК нам навстречу выплыла целая толпа людей с концерта то ли SLOT, то ли Элизиум. Группа чудом добрались до нашей задницы мира. Я вспомнил про свой Canon 350d, самая влиятельная зеркалка в мире. Мы фотографировали людей, не подозревая, что спиртуем воспоминания в эти зеркала. Эти фотографии мы потом потеряли, их так никто и не посмотрел.

Домой в тот день я добрался с купленной в местной палатке пиццей. Брат погрузился в свои невероятные бумажные приключения. Он был президент школы, готовился к новому учебному году. Потом мы смотрели «Клинику», вроде как шестой сезон. К вечеру я заперся в своей комнате, выпустил хомяков гулять в огромном тазу с высокими бортами. Растянулся на диване. Мама и папа должны скоро приехать с работы. Обычно я ходил встречать их на остановку, это было около семи часов. Но сегодня не пошел. Я слушал Rammstein и OOMPH, потом радио, где играла самая качественная поп-музыка в мире.

Я был счастливее хомяка в тазу, что с хрустом ел вкусняшку.

К восьмому классу первое сентября я не встречал долго. В пятом произошла какая-то заминка, в шестом был переезд, в седьмом я проспал. И вот я поступил в лицей №2, его называли Северным. Он был ровно в шести сотнях шагов от крыльца моего дома. Раньше мне нужно было ехать две остановки в мазутном автобусе, но я не любил автобусы, всегда ходил пешком. Теперь я мог спать до восьми двадцати. Занятия начинались в 8—45, урок длился сорок минут. Узнав, что в больших городах школьники тратят час (!) на дорогу в один конец, я долго не верил.

Я бывал в этом лицее раньше. Пару раз мы появлялись тут на выборах. Там за столами, в рекреации около 25-го кабинета, сидели такие тёти настороженного вида. Между ними циркулировала рыжая в очках и вечно всем чего-то высказывала. Мы с мамой быстро ставили галочку, после шли в столовую и там набирали еды. Буфет был истинной целью, а не демократия.

В лицее с первой ступени учился мой брат Томаш. Между нами семь месяцев разницы. Он обожал торчать в школе, строил из себя черт знает что и носил пиджак. Из-за Томаша мне пришлось два раза бывать в лицее одному. Он вечно забывал оставить ключи у соседей для меня. Помню, как испуганно заходил в здание, поднимался в класс. Ждал перемены, находил кабинет, входил и попадал в центр внимания. Его одноклассники хищным подростковым любопытством оглядывали меня. Томаш еще назло медленно вытаскивал ключи из рюкзака и вручал мне.

Теперь мне сказали, что я буду ходить в этот лицей каждый день.

Лето, июнь месяц. Домой приходит Томаш, находит меня, лежащего на диване и мирно читающего фантастику. Кладёт передо мной раскрытую тетрадь, в которой его мелким бисерным почерком исписано две страницы.

– Буквы, надо же, – пробормотал я, глядя на рукопись.

– За лето придётся тебе это всё прочитать – буркнул он. – Я проверил, у бабушки всё есть в библиотеке.

– Зачем читать?

– Ты идешь в мой класс с углубленкой по литературе, – фыркнул брат. – Потом ещё дневник читателя будешь писать.

– А это чего?

– Это такая тетрадочка, в которой всё краткое содержание и твои мысли. – Он провёл рукой по страницам.

– Не буду.

– То же самое хотел сказать Марианне, да только передумал.

– Марианне?

– Рыжему завучу. Она учитель литературы.

Всё лето мы вдвоём давились томами, но я старательно записывал всё в тетрадь. Читать-то я любил, у бабушки была огромная библиотека, жила она в десяти минутах ходьбы от нас. Томаш фелонил и списывал у меня.

За два дня до первого сентября мы с мамой явились в лицей, чтобы эта Марианна устроила мне проверку на прочность. Как оказалось, это та самая рыжая с выборов. Поднялись по огромной лестнице, зашли в образцовый кабинет литературы. Мертвые писатели смотрят с портретов. Тут пыль боялась садится на дряхлое пианино в углу.

Сел я перед Марианной. Она смотрит, дыру ищет у меня на лице или сама её прожечь хочет. Слушала маму минут двадцать, потом и говорит:

– Ну давайте, я ему сейчас устрою небольшой диктант, чтобы рассмотреть всю степень его подготовки.

Дала листок, ручку, попросила разобрать предложение по составу. Конечно, подлежащее и сказуемое я не нашел, подчеркнул слово «человека» волнистой линией (как прилагательное). А тут к ней в класс заходят родители школьников на собрание. Все слушали как меня отчитывают. Решив окончательно добить бедного Савву, Марианна нарисовала на доске ритмический рисунок стиха, состоящий из закорючек и палочек. Спросила, что это такое.

– Не знаю, – пожал я плечами. Мама смотрела в окно.

– Мы обсудим с твоей мамой, а ты подожди за дверью.