Татьяна Денисова - Книга 3. Без названия

– Максим, посидит с Лерой этой ночью, – сказал Артур.

– А мы? – она подняла глаза на мужа.

– А мы погуляем под луной. Погода – чудо. Жалко пропустить

Сердца и его, и ее успокаивались, входили в обычный ритм. Разгоряченные тела остывали. Теперь они лежали и смотрели в бесконечное небо. Луна светила так ярко, что отчетливо виднелись тени от деревьев. Настя оторвала взгляд от неба, скользнула взглядом по земле, чуть слышно засмеялась.

– Что смешного? – спросил Артур.

– Посмотри на тень с громадными руками-крюками. Она тебе никого не напоминает?

Артур внимательно посмотрел в сторону, куда указала жена:

– Я в твоем представлении такой страшный?

Настя повернулась к мужу, оперлась на локоть и начала рассматривать его. Сантиметр за сантиметром она изучала тело мужчины, все ниже и ниже, пока не споткнулась. Вернувшись взглядом к его лицу, увидела довольную улыбку мужа. Ну, это мы еще посмотрим…

Максим дремал в кресле, когда услышал скрип двери. За Настей шел хмурый Артур. Уже светало, но женщина была согласна и на час отдыха. Артуру отдых не нужен. Они с Максимом спустились вниз, сели на скамью около песочницы.

– Ты чего хмуришься? – спросил Максим.

– Женщины – стервы, ты в курсе? – вопросом на вопрос ответил Артур.

– Ты хотел быть на коне, а тебя уделали?

– Да.

– Или ты позволил уделать себя?

Артур улыбнулся:

– Или я позволил…

Ритус принес жену в дом, не позволив ей проснуться – пусть отдыхает. Задернул занавески – нечего здесь делать надоедливому солнцу, вышел на улицу. Пахло росой от травы. Вот чего ему так не хватало: ощущения свежести. Он снова взял косу и начал косить просто так, радости ради. Сил было с избытком, не мешало бы поделиться, но с кем? Накосившись вволю, отправился к реке. Надо сделать мостушку. И баньку не помешало бы срубить. И стол на улице поставить. И…

Наташа спала обычно долго. Неважно, днем или ночью. Иногда он давал ей возможность отдохнуть, чаще нет. Всякий раз она грозилась, что сегодня отомстит ему, но он был слишком умелым. Обессиленную, он баюкал ее на руках. Пока она спала, он строил. Мостушку, баню, стол, крыльцо. Он устал от разрушений. Хотелось созидательства. Он сделал качели, и целый день они качались на них, словно маленькие беззаботные дети. Наташа заливалась смехом. Как же хорошо. Никого и ничего вокруг, только он и она. Хотят – сидят, хотят – стоят, бегают, шпыняют друг друга, целуют, любят. Разговаривали они мало. Да и о чем? Без слов понятно – это сказка. Не правда, что чудес не бывает. В них надо верить. Так верить, чтобы все твое естество было подчинено вере. Она верила, что он не может умереть – он не умер.

У них закончились запасы продовольствия, несмотря на то, что ели они редко, не до этого. Только теперь Наташа поняла, что все последние недели она голодала. Ритус почувствовал ее голод, но счел за лучшее промолчать – не хотелось быть ее обедом.

В поселке они сначала зашли в кафе. После курицы, пиццы, колбасок с подливой Наташа произнесла первую фразу:

– Тебя следовало бы убить.

Ритус оставил свой стакан с молоком в покое (есть не хотелось).

– Почему, дорогая?

– Скажи, – Наташа отправила очередную порцию колбасок в рот, – почему меня тошнит от слова «дорогая» в твоей интерпретации? – Она подчищала подливу хлебом.

– Не думал, что ты знаешь значение слова «интерпретация», – Ритус весело посмотрел на жену.

– По-твоему, я знаю лишь «пистолет» и «…дь!»

Ритус смеялся громко и раскатисто. Поселковый супермаркет не отвечал аппетиту Натальи Воропаевой. Она скупила все конфеты, сгущенку.

– У вас торжество? – спросила продавец.

– Нет, просто мы любим сладкое, – ответил Ритус.

Вечером было настоящее пиршество. Они сидели около костра, пекли картошку, на вертеле крутилась курица, а под золой запекалась рыба. Наташа смотрела на огонь, не отрываясь, словно в языках пламени что-то высматривала. В какой-то момент Ритус понял, что она там увидела. Он оставил самодельный вертел, потянулся к женщине.

– Наташа, девочка моя, – он обнимал ее, крепко удерживая своими руками. Она зашлась во вздохе-всхлипе. – Милая моя девочка, – шептал он, – не надо. Все будет хорошо. Верь мне.

Она закрыла глаза, мысленно убирая невыплаканные слезы о всех ушедших и никогда не вернувшихся в этот мир. Костер. Дурак. Как он не подумал. Костер – это память, напоминание о прошлом, когда все только начиналось, когда никто не знал, что ждет их впереди, когда у каждого из них была надежда, когда…

Успокоив женщину, он вспомнил об ужине, который обещал приготовить. Картошка слишком горячая из костра, но в этом и есть ее прелесть: перекидывать с руки на руку, жечься, дуть, пачкаться в золе, снова жечься, тереть зачесавшийся в самый неподходящий момент нос, смеяться от того, что вся черная. Они смеялись до коликов в животе. Выпивки не было – она не нужна. Пьянеют не только от вина или водки. Пьянеют от счастья. Умиротворенная, Наташа лежала кверху животом и поглаживала его:

– О, мой несчастный живот. Он так изголодался. Противный муж решил заморить и меня, и тебя голодом. Вывод: муж – чудовище. О!

Ритус посмотрел сверху вниз на жену, голова которой покоилась на его коленях, улыбнулся. Она еще долго вздыхала и возносила всевозможные кары на голову мужа. Ритус тем временем гладил ее волосы, щекотал за ухом. Так как ответной реакции не последовало, Наташе надоело посылать гром и молнии на голову мужчины, он воспользовался передышкой.

– Наташа, как ты относишься к детям? – Ритус вынул травинку изо рта и провел ею по ключице жены.

– Детям? Это тем красно-синим, орущим по ночам, визжащим, когда болит животик и режутся зубки, ползающим, где попало, какающим и писающим, когда им заблагорассудится, пока маленькие, и просто противным, когда растут, с противностью, прямо пропорциональной их возрасту?

– Да. Тем самым, – Ритус провел травинкой по ложбинке между холмиками, которые тут же напряглись.

– Какое отношение дети имеют ко мне? – Наташа переместила голову выше колен мужа и закрыла глаза.

– Ты носишь их.

– Их? – она не стала открывать глаза – не хотелось.

– Да.

– Напомни мне застрелить тебя.

Ритус посмотрел на жену, которая снова передвинула голову. Странно. Помолчав, проговорил:

– Сонечка моя дочь.

Она, вздохнув, открыла глаза и встретилась с ним взглядом.

– Я знаю.

– Как давно? – глаза требовали ответа.

– С момента зачатия.

Ритус резко посадил ее и повернул к себе.

– Что?

Глаза буравили, но она не испугалась.

– Твой дар не действует на меня.

Она прижалась к нему. Он в ответ гладил ее, целовал задумчиво и нежно.

– Мы останемся здесь так долго, насколько станет возможным.