Владимир Ситников - Брусника созревает к осени

Одна толкала его и говорила: «Я тебя люблю», другая тоже говорила: «Нет, я его пуще люблю». Когда шли из школы, Сестренницы держали его за руки. Одна за левую, другая за правую. Никак разделить его не могли.

Парни кричали вслед ему:

– Девушник, девушник!

Славка стеснялся, но отвязаться от двойняшек никак не мог.

Хорошо, что Анна Алексеевна проболелась и навела в классе порядок. У Сестренниц любовь остыла. Нельзя же всё время одного Славку любить. Петька Малых по кличке Малыш вон какой могучий стал.

Когда Славка подрос, вытянулся, превратился в добродушного долгана, слова «Мака» и «девушник» забылись.

Да и больно-то бегать не удавалось. В листопад, зимой во время снегопадов, Ольга Семёновна не успевала справлять дворницкую работу, и он до запарки орудовал осенью метлой, а зимой деревянной лопатой.

А если буран неистовствовал не один день, то выскакивал дядя Яша и его жена тётя Поля. Дородная, круглая тётя Поля разворачивалась ловко да ещё мужа подгоняла:

– А ну, Хохрин, хватит дымить. За дело!

Почему-то она всё время звала его по фамилии.

После угарной работы пили они чай в выгородке.

– Ой, Хохрин, на работу ты ленивый, а вот выпить молодец, – подначивала она мужа.

Ольга Семёновна приберегала для братца «четушечку».

– Ну вот цетусецкю уцуцькает Хохрин и в баньку пойдёт, – говорила тётя Поля. – Славка попарит.

Эти разговоры по-родственному Славке нравились.

– Как, Славка, будешь меня парить, если стариком стану? – спрашивал дядя Яша.

– Дитятко, как тесто, каким замесил, таким станет, – говорила мать. Она знала уйму редких старушечьих прибасенок.

– Нет старухи, так купил бы, есть старуха, дак убил бы, – напоминала мать пословицы, вывезенные из деревни. Были там и такие: чем семейнее, тем говеннее, – и в каждой какой-то глубокий житейский смысл, потому что дядя Яша соглашался с ними:

– Всё истинная правда. Ещё есть одна: надо надуматься, а наделаться успеем.

В мужской день Славка ходил с дядей Яшей в поселковую баню. Тому нравилось, как племяш трудится над его спиной и трёт мочалкой, и хлещет веником. Дядька был непробиваемым, и поначалу не хватало сил за один раз выпарить его, а потом ничего стало получаться.

– Кремень, а не парень, – хвалился им дядя Яков, чтоб слышали соседи. – Один недостаток – пиво не пьёт.

А дядька мог одолеть кружек пять за один присест.

– Правильно, что не пьёшь в будни. Пить надо только по революционным праздникам да в Пасху и Троицу, – поучал он племянника.

Мосуновых жители казармы считали самыми бедными, тихими и безобидными людьми. Некоторые даже жалели. Ольга Семёновна обмерла от неожиданной щедрости, когда жестянщик Гурьян Иванович Сенников – Верочкин отец принёс к их дверям круглый раздвижной стол.

– Вот барыня велела передать, – сказал он, подмигнув Славке.

Почему Гурьян Иванович свою жену Елену Степановну, кастеляншу районной больницы, называл барыней, никто не знал. Может, из-за её дородности. Гурьян Иванович с восхищением косил глаза на супругины сытые бёдра и, когда не было дома Верочки, шлёпал смачно рукой ниже спины:

– Комар с комарихой сели, – объяснял он. – Лё, лико-лико, сколь велико, – восхищался он и добавлял, – Ой, сладка, будто ягодка, – ягодичка. Раскараванило тебя, барыня. Знать, от котлет.

Елена Степановна багровела от возмущения:

– Ты, как был грубым неотёсанным мужиком, так им и остался, – упречно произносила она. – Полнеют не от котлет, а от лет.

– Лё, лико-лико, – опять придуривался Гурьян Иванович, кося под дремучего деревенского мужика.

Себя Елена Степановна считала женщиной культурной и даже утончённой. Сама Ангелина Витальевна, жена директора торфопредприятия ей заказывала платья шить, а тут такая грубость.

– Как был Гурей, так Гурей и остался, – со вздохом говорила она.

Оказалось, что у стола ноги источены жучком, но всё равно, он украсил выгородку, в которой кроме стула, сундука да двух общежитских, синего цвета, тумбочек, да такого же казённого цвета двух панцирных кроватей ничего не было, если не считать деревенскую скамейку.

Славка и уроки делал на тумбочке. А тут наступила благодать – стол широченный, а если вдруг гости нагрянут, так можно было его раздвинуть, и он стал бы в два раза больше. Но это чисто теоретически, потому что раскладывать стол было ни к чему. Редко кто к ним, кроме дяди Яши да Березихи заходил. Тогда и к кровати не протиснешься. Впервые раздвинули его на Славкино шестнадцатилетие.

Ольга Семёновна столько благодарностей рассыпала перед Гурьяном Ивановичем и Еленой Степановной – не счесть да ещё недели три вела за Сенниковых очередь – мыла коридор и крыльцо в казарме, освободив дородную кастеляншу от необходимости нагибаться.

Славке это не нравилось.

– Ты зачем унижаешься? – возмущался он.

– Да что ты, что ты, Славко, какое унижение? Люди помогли нам, дак вот… Чего гордиться-то. Ты уж повежливее с ними будь. Вон они какие хорошие. Они добро сделали нам, так и я отплатила добром.

– А зачем угождаешь, как Молчалин? – возмущался Славка.

– Не говори эдак, – испугалась мать. – И здоровайся бастенько – не переломишься. А то скажут: ишь какой гордой. Подумают: «Мы им стол, а он нос воротит».

«Во-первых, угождать всем людям без изъятия -

Хозяину, где доведётся жить.

Начальнику, с кем буду я служить.

Слуге его, который чистит платья,

Швейцару, дворнику для избежанья зла,

Собаке дворника, чтоб ласковой была», – со злостью в голосе процитировал Славка Молчалинские заповеди из Грибоедовского «Горя от ума».

– Я вот дворник, дак что со мной зазорно здороваться? – до слёз обиделась Ольга Семёновна. – Ну, Славко, не думала, что ты эдак обо мне скажешь. Зазорной-то работы не бывает. Всё делать приходится. Научишься жать – научишься жить.

Славка стушевался, поняв, что не туда его завела классическая

цитата.

Видимо, мамино воспитание всё-таки сказалось. В ту же весну к 8 Марта он сделал подарок всему дому – огрёб крышу от снега. Он стоял с лопатой на сугробе. Проходя мимо казармы, каждый ему что-нибудь говорил. Один: «С успехом трудиться!», другой – просто: «С успехом», Березиха сказала: «Бог на помощь». Только Гурьян Иванович, хитро подмигнув, подбросил:

– Не ломайся-ка, парень, лё, тепло уже, весна придёт – солнце всё сгонит.

– А вдруг проломится, – высказывал опасение Славка.

Однако жильцам понравилось, что их казарма раньше других освободилась от снега: не будет опасения, что своротит трубу или продавит их крышу сугробищем, наметённым с северной стороны.

– Смотри-ко, мосуновский-то парень как вырос. Вроде давно ли маленький был. Всё гонял по обочине обруч от бочки, поддерживал его проволочной правилкой да ещё губами тарахтел под вид мотора: р-ры. Будто мотоциклом управлял. А тут вовсе взрослый, с лопатой, – радовалась Березиха.