Юлия Гурина - Сестры

«Если мы будем продолжать делать вид, что нас это на касается, то беспредел никогда не закончится. Все так и будут прикрывать друг друга, а справедливость окажется где-то в другом мире, но не в нашем. Если нам по-прежнему будет все равно, то представьте, в каком мире будут жить наши дети. Пора меняться!»

Иногда сложно представить, что может наворотить простая петиция, опубликованная в социальных сетях. Отправляя в плавание текст, трудно предугадать его траекторию. Особенно если ты обычный пользователь, не трендсеттер, не профессиональный блогер. На следующее утро было 10 лайков и 2 перепоста. И на том все могло бы и закончиться.

А потом «ружье», повешенное Катей на сайте петиций, выстрелило – 50 лайков и 8 перепостов. А через день уже почти 800 перепостов. К обеду следующего дня счет шел на тысячи.

Случайно увидел одноклассник Кати, известный в узких, но расширяющихся кругах борец с системой, как он любил себя называть. И понеслось. Под постом с петицией набралось под тысячу комментариев. Начался холивар. Одни обличали врачей, другие – родителей, третьи – обличителей врачей, четвертые – обличителей обличителей. Появились люди, которые обличали во всем соседние страны и неверную политику государства. Кто-то все сводил к национальной идее, точнее, антиидее, если можно так выразиться.

Случилось так, что вдруг обычный пост вызвал эффект бабочки. Так сошлись звезды, наверное. Если вы верите в звезды, конечно. Катя в звезды не верила, она верила в справедливость. Вера в справедливость пострашнее веры в звезды. Начались сообщения в личку Кате. Со словами поддержки, с потоками обвинений. Катя быстро овладела искусством бана.

Все шло как нельзя лучше: шум был поднят. Это уже маленькая победа, считала она. Олег не разделял ее ликования. Он, человек тихий, замкнутый, даже считал шумиху лишней, мешающей решениям.

Семейная жизнь активизируется к вечеру. Днем люди просто люди: ученики в школе, начальники отделов, аналитики, бухгалтеры, безработные, пассажиры метро и водители автомобилей. А вечером они возвращаются в свои жилища, чтобы стать единой ячейкой общества. Перевоплощаются в мужей, жен, дочерей. Перетекают из одного состояния в другое. Вечером все по воле или по неволе играют роли членов семьи. Иногда переход дается с трудом. Работа проникает в квартиру, ухватившись за шлицы пиджака. В голове иногда еще звучат фразы с последнего совещания. А тут квашеная капуста, котлеты из морозилки, которые надо срочно разогреть. У няни к вечеру зловонное дыхание, но вы не знаете, как сказать ей об этом.

Олег перетекал в домашние клетчатые штаны и майку – мягкую, залюбленную множеством стирок. Он бы с большей радостью был просто котом. Он даже им притворялся, но из него так себе притворщик.

Катя, как обычно вечером, была многословна. Олег научился слушать ее фоном, как птиц. Бакланов или гусей – кого-то из водоплавающих.

Котлеты уже дошкворчали до слегка почерневшей корки. Катя поставила тарелки для всех. Артем лениво ковырял пюре, делая в нем бороздки вилкой. Хоронил в маленьких пюрешных холмиках закадычного школьного врага Витьку. Мысленно. И есть картошку после этого не хотелось. Откусил обжигающую котлету, было горячо, но он сильный, ему нипочем жар.

Олег ел, не замечая пищи. «…Четыре тысячи перепостов», – донеслось до него из Катиной трели. Олег человек медленный, спокойный, но прозорливый. Видение ситуации часто приходило к нему не через логические цепи размышлений, а из ощущения. Мозг шифровал от него свои схемы решений и выдавал готовые выводы. У Олега спина покрылась мурашками. Волоски на спине поднялись и уперлись в ткань майки. Четыре тысячи перепостов значило надвигающееся на них нечто. Гораздо превосходящее их маленькую семейную лодочку. Бакланий галдеж в этот раз предвещал неладное. Он подумал и сказал:

– Угу.

Маша предпочла бы не думать о дневнике. Она хотела бы стереть из прошлого тот разговор с мамой, выжечь хлоркой не только его, но и вообще поставить заплатку на тот час, когда она узнала, что была удочерена. Нарисовать свое прошлое так, как ей нравится. И вставить в рамочку. И пусть оно даже не вздумает двинуться. Она может его перепридумать. Перерисовать. Переписать. Эти мысли приходили все чаще и чаще.

Но где-то есть дневник. Он не канул, как она думала, а внезапно стал существовать тут, в сегодняшнем дне. Он буквально где-то лежал, имел точные GPRS-координаты и четкий контур. Вдруг он воскрес. Обрел снова страницы и буквы на этих страницах. Маша помнит, как спрятала его, замаскировала в обложке «Преступления и наказания». Вклеила внутрь страницы из еженедельника – так легче было прятать. Даже Катя не догадывалась. Кто же перечитывает такие книги? Дневник стоял невидимкой на книжной полке. Где-то во втором ряду – в доме любили книги, относились к ним с пиететом. И с пиететом ссылали на дачу каждую весну. Они плыли по реке смерти, чтобы обрести новую жизнь в загробном, то есть загородном мире. И ни одна книга, кажется, не совершила обратный переход. Кроме дневника.

В доме его не было. Оставалась только машина. В машине должна была быть сумка – большая дорожная, зеленого цвета.

Маша вскочила и начала ходить по комнате. Она буквально ощущала этот дневник в зеленой сумке, словно у нее была припрятана камера на обложке. Во что бы то ни стало надо забрать дневник. И перед прочтением сжечь.

Маша увеличила скорость своих метаний, расширила диапазон с комнаты до квартиры. Где-то должны были быть джинсы. Где-то. В ванной на крючке не висят. В шкаф даже заглядывать не стоит – они никогда не бывают на своем законном месте. У кровати не лежат. На кресле тоже. Где же они, черт их дери! Тут Маша увидела, как из корзины для грязного белья будто издевательски высунутый язык, торчит штанина – «мы сегодня не выходные, у нас отпуск, мы отдыхаем!». Воображать, что тебе что-то говорят джинсы – тревожный звоночек, правда? Маша тайком разговаривала с вещами. Это был ее секрет. Привычка, закрепленная еще в детстве, прилипла к ней – не оторвать. Возможно, это вид психического расстройства, но никому не мешает ведь. Особенно если не афишировать.

Маша сняла с сушилки выстиранные черные штаны. «Ну что, дорогие, теперь ваш черед маяться». И натянула на тонкие ноги. Затем настал черед толстого свитера, свитер был молчалив. Маша влезла в него, как в огромный мешок, отчего стала казаться еще тоньше.

– Катя! Скажи адрес, где стоит машина родителей, – решительным и возбужденным голосом выпалила она.

– Маша, здравствуй, во-первых.

– Да, да, привет! Разве я не сказала сразу?

– Нет, не сказала. – Фоном слышался шум дороги: видимо, Катя ехала на работу.