Марк Аксенов - Семейная хроника «Царя Гороха». Часть 1. Предки

Дед вернулся в Москву из Ленинграда в начале сорок шестого и вскоре устроился в столярный цех завода «Манометр». И опять, как и в тридцатые годы, – работа, что называется, на износ, иногда по две-три смены. Ведь с 1948 года, когда появился на свет автор этих строк, и бабушке пришлось уволиться с работы, дед вновь стал практически единственным кормильцем в семье.

Когда я немного подрос, он пару раз водил меня на завод в свой цех. Помню, как дед вёл меня, держа за руку, по утреннему, залитому майским солнцем, переулку. Он был почти пуст – многие наши соседи вставали ещё раньше, чтобы успеть на электричку или автобус. А завод деда был рядом, в двадцати минутах ходьбы. Как сильно действует на мои воспоминания такая, казалось бы, мелочь, как погода, с её светом и тенью, с её ветром, приносящим прохладу и запахи – сначала загадочный аромат сирени, которая буйно цвела за оградой у подножия холма, на котором стояла мамина школа. Затем – не менее изумительный запах керосина, который лучше всяких табличек извещал нас о приближении керосинной лавке. Дальше мы проходили мимо магазина «Меркурий», располагавшегося в красном кирпичном здании, крыша которого на углу была увенчана куполом и маленьким шпилем. По широкой улице, которая по какому-то странному недоразумению называлась переулком, уже гремели первые утренние трамваи. Миновав швейную фабрику Клары Цеткин и желтое здание ДК Метростроя, куда мы обычно ходили смотреть кино, мы оказались в арке железнодорожного моста. А за аркой было уже рукой подать до завода. Каждый раз, когда я проезжаю на поезде над этой аркой, отправляясь куда-нибудь на юг, передо мной на секунду возникает видение того далекого утра, того непередаваемого ощущения счастья со всеми его шумами и запахами, с большими, грубыми пальцами деда в моей ладони. Запомнилась широкая заводская площадка сразу после проходной. Худощавый рабочий в серой спецовке, присел на край скамейки возле входа в цех и, щурясь на солнце, торопится выкурить последнюю папироску перед сменой. Лужи от прошедшего ночью дождя покрыты радужной плёнкой бензина. Стремительно скользят по яркому небу белые облака над заводскими корпусами. А в столярке, будто попадаешь в другой мир – вой станков, запах свежей доски жёлтые кудри стружки по всему полу и, кажется, даже по стенам. И опять – запахи… Самые незаметные, но при этом и самые прочные ниточки памяти. По сей день этот букет индустриальных ароматов свежей доски, металла, бензина, масел и лаков подсознательно воспринимается мною, как чувственный образ сотворения нового мира в его предметной ипостаси.

Как я теперь понимаю, основной продукцией столярного цеха были деревянные лакированные корпуса различных измерительных приборов, которые выпускал завод, например биметаллических термометров, которые, кстати, были в то время большой редкостью. В свободное от основной работы время, если такое оставалось, дед делал шкафы, полки и столы для дома. Практически, вся наша деревянная мебель была сделана руками деда. Отделана она была светлым лакированным шпоном. И отличить её от фабричной вряд ли кто-нибудь смог бы. Первые мои игрушки – кораблики, самолёты – были тоже из дерева. Но больше всего запомнился маленький деревянный пистолет, стволом которому служила обычная катушка из-под ниток. Пуля в виде шарика или бусинки выталкивалась из ствола палочкой, приводимой в движение самой обыкновенной резинкой.

По мере сил дед пытался и мне передавать своё мастерство. Правда, педагог он был «никакой», что часто случается с хорошими мастерами. Ведь их мастерство им подарено свыше, впитано ими, что называется, с молоком матери. И они не способны толком объяснить, как у них всё так ловко получается. Лучшими учителями становятся те, кто, не обладая природными талантами, проявляют огромную волю и целеустремленность в своём желании стать мастером, и при этом способны запомнить и передать другим все этапы и приёмы обучения. Дед был потомственным плотником и столяром, и этим всё сказано. Ему не хватало терпения наблюдать за моими неловкими попытками «отрезать» доску или «пришить» её гвоздём к брусу. Он отбирал у меня инструмент и уже сам быстро «отрезал» и «пришивал». Именно так. Он никогда не говорил «отпилить» или «прибить». И, всё-таки, эти уроки не прошли даром. Со временем я научился обращаться со столярными и слесарными инструментами, которые достались мне в наследство. Что ни говори, а «кровь людская не водица» – что-то и мне в генах передалось. До сих пор я испытываю необъяснимый трепет, глядя на рубанки, фуганки и молотки, рукоятки которых отполированы грубыми, шероховатыми ладонями деда.

Но столярное дело было далеко не единственным ремеслом, которым он владел. Вообще, я запомнил деда, как абсолютно универсального работника. Он чинил обувь, шил тапки, выполнял все ремонтные работы от мебели, паркета и до сантехники, электрики, ремонтировал телевизоры и собирал транзисторные радиоприемники. Когда его хвалили, он, «окая» по-владимирски приговаривал «А чого? Мы и часы починить могём! Только не влезешь топором!» И, самое интересное, он действительно чинил часы, правда, в основном, большие будильники. При этом он еще хорошо готовил. Конечно, не так вкусно, как бабушка. Но зато у деда был фирменный напиток – красное вино, которое он делал из сушеной вишни в огромных бутылях. Необыкновенно вкусное, в меру сладкое, цвета тёмного рубина.

Что до собственных гастрономических предпочтений деда, то бабушка, смеясь, называла его «солощим». В основных толковых словарях это слово толкуется, как «лакомый», «прожорливый», «ненасытный». Дед не был ни тем, ни другим и ни третьим. Только лишь в словаре Татьяны Ефремовой я отыскал то значение, которое вкладывала в это слово бабушка. Солощий – «неразборчивый в пище». Коронным блюдом деда, которое он ел только сам лично, было то, что Джером К. Джером в своей знаменитой книге назвал «рагу по-ирландски». Это, когда в кастрюлю с остатками щей вываливаются все остальные остатки еды – от недоеденной внуком котлеты с картошкой до винегрета и гречневой каши, а затем всё смешивается и недолго варится. Голод, перенесённый во время войны, в плену, да и в мирные времена, делает человека неприхотливым в пище.

Но самым интересным и неожиданным для меня увлечением деда было его занятие метеопрогнозами на полгода вперёд. Да, да! Этот владимирский плотник с четырьмя классами образования бросал вызов коллективу Гидрометцентра СССР со всеми его научными сотрудниками и умудренными докторами наук. И надо сказать, весьма успешно. Правда, он предсказывал не всю погоду, а только лишь осадки – дождь или снег. Но на полгода вперёд! Каждый вечер по выходе на пенсию дед сидел на кухне, склоняясь над потрепанной амбарной книгой, и отмечал в таблице – были сегодня осадки или нет. Мне он пояснил, что в основе его прогноза лежит «Календарь Якова Брюса». Однако, наводя сегодня справки об этом петровском вельможе полководце и чернокнижнике, удивительном, разностороннем человеке, я не нашел у него того способа, которым пользовался мой дед. Яков Брюс действительно делал прогноз погоды на основании астрологии. Но не за полгода, а за несколько лет вперёд. Метод же, используемый дедом, никакого отношения к лженаукам не имел и выглядел напротив вполне себе научным, основанным на данных многолетней статистики, гласящих, что для каждой местности характерно своё, из года в год постоянное, количество осадков. Поэтому, если зимой, например, снега было мало, то лето должно быть дождливым. Весь год в дедовой книге был поделен пополам, так, что каждому дню зимы – осени соответствовал определенный день весны – лета. Дед периодически, обычно в конце года, подводил статистические итоги. И что вы думаете, – верные прогнозы составляли от шестидесяти до девяноста процентов от общего количества! Метеорологи пишут, что, если делать прогноз за неделю, то точность в восемьдесят процентов – это очень хороший результат. Дед предсказывал осадки за полгода. И как же иногда забавно было слушать, когда диктор по радио объявлял «Сейчас в Москве солнечная погода. Осадков не ожидается». Дед хитро мне подмигивал и кивал на окно, за которым моросил дождь в полном соответствии с его записью в амбарной книге, сделанной полгода назад. Недавно я откопал в недрах кладовки эту драгоценную книгу и попытался продолжить дело своего предка уже с помощью компьютера. Однако, к моему огорчению, у меня ничего не получилось. То ли дед знал ещё какие-то секреты и унёс их с собой в могилу, то ли, что более вероятно, погода на планете поменяла свой норов под влиянием неутомимой технической деятельности человечества на благо себя родимого.