Марк Аксенов - Семейная хроника «Царя Гороха». Часть 1. Предки

Я рано остался без отца. И главным мужчиной в нашей семье в первые годы моей жизни был, конечно, дед. Начать хотя бы с того, что с ним мы ходили в баню. Вернее, в бани. Это были Хлебниковские бани, до которых мы добирались пешком целых полчаса. Особенно длинной дорога казалась мне зимой. Мы доходили от нашего дома до Костомаровского переулка и, повернув направо, шли до моста с таким же названием, по которому переходили на противоположный берег речки Яузы. Почему-то все банные дни мне запомнились хмурыми и морозными. С реки дул ветер, мела позёмка, пустячная для взрослых, а для человека пяти лет от роду – самая что ни на есть метель. Впереди слева виднелись стены крепости, которая называлась «монастырём». А справа на фоне серого неба высились силуэты каких-то красивых башен с круглыми куполами. В этих башнях неуютно зияли высокие узкие окна без стёкол. А рядом с ними стояли здания пониже, но с такими же округлыми крышами. На мои расспросы дед ответил коротко – «Это церкви. Там раньше люди Богу молились». Слова эти мало что для меня прояснили. Но дальше дед ничего рассказывать не стал – он с юных лет был атеистом. Таким было первое моё знакомство с религией. Сегодня Сергиевская церковь и стены Андроникова монастыря образуют единый архитектурный ансамбль площади Сергия Радонежского. А в то время состояние этих памятников было плачевным. Сергиевский храм без крестов и колоколов возвышался над улицами мрачной серой громадой.

Так, изрядно промёрзнув, мы доходили до бань, располагавшихся в Хлебниковском переулке. После мытья в шумной и мутной от пара банной зале с железными шайками на серых каменных лавках мы попадали в предбанник, где были чёрные кожаные диваны с высокими деревянными спинками, и белые простыни, где гул разговоров и перебранок перекрывал сладкий тенорок из черного репродуктора – «На солнечной поляночке дугою выгнув бровь…». Одевшись, мы спускались в буфет. Там дед обязательно, даже в сильные морозы выпивал кружку холодного пива, которую закусывал солёными сушками. Я несколько раз безуспешно просил его дать мне попробовать этот, как мне казалось, сказочно вкусный напиток с такой красивой густой пеной. И однажды дед всё же уступил моим просьбам, после чего я надолго потерял интерес к пиву – вместо ожидаемой сладости я с отвращением почувствовал какой-то солоновато-горький вкус.

Что же касается моего воспитания в привычном значении этого слова, то дед им практически не занимался. За исключением, пожалуй, одного случая. Мне было лет пятнадцать, когда со мной вдруг захотел общаться Колька сын маминой подружки. Как-то, мы вместе провели лето в её родной деревне. Колька был года на два моложе меня. В первую же нашу встречу он поделился со мной своей заветной мечтой. Нет, этот мальчик вовсе не хотел стать офицером, как его отец, или космонавтом, как Юрий Гагарин. Страстным желанием Кольки было… попасть в тюрьму. Он с восторгом передавал мне услышанные им от кого-то рассказы о том, какие «прекрасные» порядки царят в этом заведении, как надо правильно «прописываться» новичку, чтобы его уважали, ну и прочие прелести, от которых у меня мурашки бегали по коже. Я был настолько впечатлён, что, придя домой, сразу же поделился с мамой, которая Кольку тоже хорошо знала и далеко не с лучшей стороны. Поэтому в следующий раз, когда Колька вновь приехал к нам – он жил в другом районе, – мама, естественно, не разрешила мне пойти с ним. Но, куда там! Я ведь уже взрослый человек! Несмотря на запрет, я оделся и уже стал открывать дверь, как вдруг появился разъяренный дед и бесцеремонно захлопнул дверь перед моим носом. Я попытался ещё раз выйти, но дед грубо меня оттолкнул и запер дверь на ключ, который тут же положил себе в карман. Что со мной было! Так опозорить меня перед мальчишкой, который моложе меня на целых два года! Я кричал, я плакал от гнева. Я думал, что никогда не прощу деду такого унижения. А сейчас я жалею лишь о том, что, став взрослым, так и не успел поблагодарить его за это. Как, впрочем, и за всё остальное, что он сделал для меня…

Всё, что происходит с нами в жизни, можно грубо поделить на поступки и события. Ясно, что наши поступки или дела и их последствия зависят во многом от наших желаний. В то время, как события происходят независимо от нас. Собственно, сама наша жизнь и наше рождение являются событиями, возникающими вне нашей воли. Казалось бы, и смерть, если она наступила по естественным причинам, от нас не зависит. Это вполне очевидно с точки зрения здравого смысла, и спорить с этим могут разве только какие-нибудь чудаки, вроде художников или поэтов. В ранней юности я прочитал стихотворение Булата Окуджавы, в котором, честно признаюсь, мало что понял, но вот эти строчки запомнил:

Умереть – тоже надо уметь, как прожить

от признанья до сплетни,

и успеть предпоследний мазок положить,

сколотить табурет предпоследний…

Последняя строчка – это точно про моего деда. Он за свою жизнь сколотил такое множество табуретов и прочих предметов мебели, что они до сей поры целиком или фрагментами присутствуют у меня дома и на даче. Но самое интересное, что и первая строчка тоже о нём.

У меня перед глазами ранний летний вечер 1976 года. Ещё выходя из автобуса, я замечаю маму, стоящую в лучах послеполуденного солнца на ступеньках, ведущих к нашему подъезду. Заметив меня, мама поднимает руку с каким-то листком бумаги и машет мне. На её лице счастливая улыбка. Мне не нужно ничего объяснять – этот листочек ничто иное, как ордер на обмен.

За год до этого вечера мама получила от института, в котором трудилась, новую двухкомнатную квартиру, и переехала туда вместе со стариками, оставив за мной нашу комнату в коммуналке на Ленинском. И мы сразу стали искать возможность съехаться, то есть поменять эти две жилплощади на трехкомнатную квартиру. Полгода ушли на поиски вариантов. Я пересмотрел сотни карточек в бюро обмена, проштудировал издававшиеся тогда журналы объявлений, но походящего варианта всё никак не мог найти. В феврале скоропостижно скончалась бабушка. Едва пережив это горе, мы возобновили поиски обмена. И вот летом слёг дед. Назвать совместную жизнь наших стариков идеальной язык не повернётся. Было всё – и ругань и обиды. Но при этом – и неизменная, самоотверженная забота друг о друге. А взаимная любовь? Мы её не замечали. Ни ласковых слов, ни нежных взглядов. Вся их любовь была направлена на нас. Каждый из них любил нас по-своему, но всё же это было их совместное единое чувство, в котором они поддерживали друг друга. Когда ушла бабушка, мне даже показалось, что дед стал по отношению к нам более угрюмым и ворчливым, что его родственные чувства к нам ослабли без бабушкиной «поддержки». На самом деле он просто ушёл в своё горе. Он сильно занемог, и врачи предписали ему покой и лечение. Но, какое там! Он, как и прежде, то брался ремонтировать сифон на кухне, то мастерил какую-то полку. А иногда и вовсе пропадал на целый день и возвращался, едва дыша, с тяжелыми сумками, где лежали небольшие лопатки, грабли, какая-то рассада – чуть ли не каждый день он стал ездить к бабушке на могилу. Кончилось это тем, что в конце июля его положили в Боткинскую.