Виктор Рымарев - Пролог

– Что именно он знает?

– Не волнуйся, – улыбнулся Нароков, – лишь то, что к нему должен обратиться мой знакомый, которого нужно устроить на работу. Кстати, он отставник, умеет держать язык за зубами. После того как оформишься на работу, отправляйся по адресу: Луначарского, 9. Запомнил?

– Луначарского, 9.

Быстро он вошёл в начальственный образ.

– Там живёт Шорникова Марья Ефремовна. Она держит квартирантов. Сейчас у неё комната свободная. Скажешь, что её порекомендовали тебе на заводе.

– Почему именно Шорникова?

– Мы с ней соседи. Огороды рядом и нужник у нас общий. Поводов для контакта будет более чем достаточно.

– У неё частный дом?

– А ты что думал? – усмехнулся Нароков. – Не в Париж, чай, едешь.

Действительно, не в Париж. Но какая честь: ходить в один нужник с Нароковым! Как бы голова не закружилась от неслыханного доверия.

– Суду всё ясно. Не смею больше вас задерживать.

– До встречи, – сказал Нароков, подавая руку.

– В нужнике, – закончил я. – А папочку?

– Ах, да, – поморщился он, – совсем из колеи выбился с этим делом.

Нароков положил папку на стол и вышел из комнаты.

Я стал перелистывать документы. У меня было слишком мало времени, чтобы ознакомиться с делом досконально, да этого и не требовалось. Всему своё время. Сейчас я ставил перед собой более скромную задачу: меня интересовал стиль работы Нарокова. Но как ни скромна была моя задача, папка была объёмна, и даже на то, чтобы просто перелистать её, потребовалась уйма времени. Затем возня со шмотками. Даже перед собственной свадьбой я так не копался в тряпье. Что поделаешь, слишком много значат они в нашей жизни. Особенно, когда ты обязан соблазнить молоденькую девушку. Мы с Воронцом перерыли весь склад ОБХСС. В итоге набрался целый чемодан сплошной «фирмы».

С чемоданом я и завалился к начальству. Вид у Кузьмича был… От холеной утренней барственности не осталось и следа.

– Садись, – устало кивнул он на стул. – Выкладывай, что накопал? Только короче.

– Ничего хорошего. Дохлое дело. Несчастный случай отпадает. Утонуть там негде. В Кашинке вода в лучшие годы выше колен не поднимается. Уехать не могла. Все документы, включая сберкнижку, остались дома. Как была в стареньком сарафанчике и простеньких туфельках, так в них и пропала. Единственная, более-менее приемлемая версия – похищение. Вопрос: кому она понадобилась? Не ЦРУ же?

– Что надумал?

– Есть пара идей.

– Ну?

– Девичья фамилия матери – Оболенская.

Я выразительно посмотрел на Кузьмича. Клюнет?

– Ну и?

– Белая гвардия. То да сё…

– Ермакову (начальнику УГБ) хочешь спихнуть? Не выйдет. Моя мать – Голицына. Что из того?

Сорвалось.

– Вторая версия такая. Деваха она молодая, красивая, блондинка. А в их районе джигитов, как мух, развелось. Грузины, армяне, чеченцы, кого там только нет. Парни молодые, горячие. При деньгах. Уговорили девку, а то и силой в машину затолкали. Дальнейшее известно. Что от неё осталось? Добили. Сунули в багажник. Отвезли подальше. Закопали. Ищи теперь ветра в поле.

– Вот и получается, что всё в подругу упирается, – задумчиво проговорил Кузьмич. – Сумеешь расколоть девчонку?

– Далась вам…

– Нароков прав. Петрова – наш последний шанс. И учти, – Кузьмич поднял вверх указательный палец правой руки, – этим делом Москва интересуется.

– Москва?

– Москва.

Странно. Какое дело Москве до провинциальной девчонки? Скромной портнихи из местного КБО. Пусть даже и красивой блондинки.

Нина была дома. Она лежала на диване с раскрытым томиком Игоря Северянина в руках. Полы и без того коротенького халатика задрались, полностью обнажая тёмно-коричневые ноги. Интересный факт: Нина у меня натуральная блондинка, но ни разу в жизни не видел её с облупленной либо красной от недавно слезшего загара кожей. Хотя на солнце она может торчать целыми днями. То ли кожа у неё такая, то ли загорать умеет.

– Как мечтать хорошо Вам в гамаке камышовом, – прогнусавил я, наклоняясь над супругой.

– А, это ты.

Нина хлопнула мохнатыми ресницами и вновь уткнулась в «Громокипящий кубок».

– Иди, поешь чего-нибудь. Я у своих перекусила.

– К чёрту ужин, – «страстно» прошептал я. – Разве можно думать о еде, когда…

Мои ладони заскользили по шелковистой коже.

– Да ну тебя!

Нина раздражённо дёрнула ногой и, скинув мои руки, поправила халатик.

– Отстань! Вечно у тебя одно на уме. Устанешь, как собака, и ты ещё лезешь.

Вмиг улетучилось всё моё вдохновение.

– Можно подумать, – язвительно прошипел я, – что Ваше Величество соизволили отстоять две смены у мартена: так Вы устали, бедненькая, сидя на попочке в уютном кабинетике. И, к Вашему сведению, я не «лезу» к Вам уже полтора месяца. И, по крайней мере, столько же Вам не грозит моё «лезанье», потому что завтра я уезжаю в командировку.

Как понимал я шекспировского мавра.

Но и её я прекрасно понимал.

Я сам устал за отпуск как та же самая собака. Сначала выматывающая душу подготовка (вдруг сорвётся, вдруг её или меня не отпустят, вдруг дети заболеют, вдруг машина сломается…); затем недельная клубнично-земляничная эпопея на даче; затем двое суток дороги в душной машине, в которой из-за детей боялись даже чуть-чуть приоткрыть окна; затем, так называемый, отдых или, говоря нормальным языком, трёхнедельный кошмар, когда на пляж ходили как на работу, а часовое стояние в столовской очереди воспринимали как нечто само собой разумеющееся.

Конечно, там, в крохотной комнатёнке, в которую едва втиснули четыре кровати, об «этом» не могло быть и речи. Но почему, чёрт побери, мы не можем сделать «это» сейчас, когда мы одни в трёхкомнатной квартире (дети с моими стариками на даче), и нам не в состоянии помешать ни одна живая душа?

– Ты что, обиделся?

Она, наконец-то, соизволила оторваться от книги. Её голубые глаза смотрели на меня столь невинно, а длинные ресницы хлопали так дружелюбно, что я обречённо махнул рукой.

– С чего ты взяла?

– Не-ет, – убеждённо протянула Нина. – Ты обиделся. – Она закрыла книгу, не забыв, впрочем, заложить загорелым пальчиком место, на котором остановилась. – Вот дурачок. Дни считаешь. Неужели ты не можешь без «этого»? Ведь не сейчас же? Всему своё время.

Знакомая песня.

Ладно. Переживём.

Но стоило мне загреметь на кухне посудой, как она объявилась подле меня с самым виноватым и смиренным выражением лица, какое только смогла изобразить.

– Я знаю: ты со мной не водишься.

– Да вожусь я. Вожусь. Дай поесть спокойно. Мне ещё нужно собраться.

– Надолго?

– Не знаю. Как выполню задание, так и вернусь.

– Какое задание?

– Секрет.

– Ах, у вас секреты.

Надулась. Обиженно засопела.