Виктор Рымарев - Пролог

– Николаю Николаевичу не дашь шестидесяти, – ответил я.

– У него вредность. Впрочем, об этом рано говорить. Оформляйтесь, а завтра в восемь ждём вас на рабочем месте. До свидания.

– До свидания.

От Елены Павловны я вернулся в отдел кадров, оттуда меня направили в поликлинику. В поликлинике я прошёл такой плотный медосмотр, словно отбирался в первый отряд космонавтов, затем опять ООТиЗ. На этот раз меня принял Николай Николаевич, после чего я побывал ещё в нескольких кабинетах и лишь в пятом часу, измотанный до предела, переступил порог проходной.

На работу я устроился. Пора подумать о жилье. Что говаривал Нароков? Луначарского, 9, если не изменяет память.

Найти улицу Луначарского не составило особого труда: городок, действительно, был маленький, и язык у меня пока ещё не отсох. Не прошло и двадцати минут, как я оказался в нужном месте.

Дом №9 был крайним, стоял он на берегу реки, так что большая часть огорода находилась на круто уходящем вниз склоне. Мало удовольствия копаться в таком огороде. Зато с поливом нет проблем. Вода рядом.

Но сам дом к «последним» никак нельзя было отнести. Огромный крытый железом и обшитый тёсом домина с множеством разукрашенных резными наличниками окон и просторной верандой. Правда, железо пестрело кое-как наляпанными заплатами, краска на доме облупилась, половина наличников отсутствовала, доски основательно прогнили и кое-где оторвались, забор перекосился так, что было непонятно, как он вообще стоит – короче говоря, лучшие времена для дома явно «канули в Лету». Как заметил бы по этому поводу незабвенный Шерлок Холмс, в доме нет хозяина. И со своей, английской точки зрения он, безусловно, был бы прав. Но лично я ничуть не удивился бы, обнаружив пресловутого хозяина, находящегося в горизонтальном положении где-нибудь в луже у такого же гнилого сарая. Отнюдь не в трезвом виде, разумеется.

Ибо: у нас не Англия.

И потому: у нас всё возможно.

Даже невозможное.

Невозможен лишь Шерлок Холмс со своей дедукцией.

Потому и приходится работать нам грешным.

Копаться в такой грязи, в какой и десять Холмсов растворились бы без остатка.

Я осторожно приоткрыл едва держащуюся на одной ржавой петле калитку и, радуясь отсутствию «злой собаки», вошёл во двор. Поднялся на крыльцо и постучал в дверь.

Тишина.

Постучал громче.

Никакого эффекта.

Постучал значительно громче.

Тот же самый результат.

Я почесал затылок, раздумывая, что мне лучше сделать: грохнуть кулаком «от всей души» или уйти восвояси, когда неожиданно заметил кнопку электрического звонка. Извинить меня может то, что прикреплена кнопка была необычно низко и, вдобавок, совершенно не там, где бы ей полагалось находиться.

Я с усердием надавил на чёрную пуговицу, подержав её, для верности, в нажатом состоянии несколько секунд.

В сенях что-то загрохотало.

– Сейчас, открою, – раздался немолодой женский голос.

Заскрипел отодвигаемый засов, и передо мной предстала маленькая – очень маленькая, – но крепенькая и шустрая старушонка в типичной старушечьей одежде: непонятного цвета кофте и чёрной юбке до пят.

Ей пришлось весьма высоко задрать покрытую чёрным платком голову, чтобы рассмотреть нежданного гостя. Впрочем, больше таких подвигов старушка не совершала и во время нашего последующего разговора довольствовалась лицезрением нижней пуговицы на моей рубашке.

– Здравствуйте, – бодро сказал я.

– Здравствуй, коли не шутишь, – ответила старуха.

Я не уловил восторга в её голосе, но отступать было некуда.

– Вы, случаем, не Марья Ефремовна Шорникова?

– Вроде так кличут.

– Мне порекомендовали вас в отделе кадров завода электроаппаратуры. Они сказали, что вы принимаете квартирантов.

– Держала.

– Меня не возьмёте на квартиру?

– А ты кто будешь?

– В каком смысле?

– Где работаешь?

– Я – молодой специалист. Приехал сюда по распределению. Устроился на завод электроаппаратуры экономистом.

– Экономистом, – повторила старушка. – Это хорошо.

– Так вы возьмёте меня на квартиру?

– Взять-то можно. Комната как раз освободилась. Только больно уж ты мужик здоровый. Много, небось, надо.

– Чего надо? – не понял я старухи.

– Её, родимой. Беленькой. Чего ещё? Не портвейн же ты потребляешь.

– Я, бабушка, не пью.

– Как не пьёшь?

В старушечьем голосе прозвучал явный испуг.

– Грамм пятьдесят могу выпить. Не больше.

– Это почему? Больной что ли?

– Спортсмен я, бабушка.

– А, – облегчённо вздохнула старушка, – это хорошо. Да ты чего стоишь? – засуетилась она. – Пойдём, покажу тебе комнату. Может она тебе и не глянется.

Но комната мне «глянулась». Просторная, светлая, чистая. Есть всё, что нужно: металлическая кровать, двустворчатый шкаф из морёной фанеры, небольшой сосновый стол, два венских стула. Над кроватью – непременный коврик с лебедями, на полу – домотканый половичок.

– Верка здесь жила. Весной ремонт сделала. Обоями обклеила. Хорошие обои?

– Хорошие, бабушка.

– И девка она хорошая. Ласковая. Всё, бывало, помочь норовит: огород прополет, полы помоет, бельё на речке прополоскает. И деньги всегда вперёд отдавала… Прогнала я её.

– За что? – удивился я.

– Больно она непутёвая. Не дом, а проходной двор. Как вечер, так мужики шмыгают. Взад-вперёд. И всё разные. Есть ничего, тихие, а другие – оторви да брось. Смолят папиросы прямо в доме. Того и гляди, хату спалят. Останешься без угла на старости лет. Говорила ей, говорила. Всё без толку. Оно и понятно. Дело молодое. Вот и выгнала. Второй месяц пошёл.

– Я не курю, бабушка.

– И молодец. Мой старик из-за курева помер. Рак лёгких получил. А так, глядишь, и пожил бы ещё. Пожевал бы хлебушка… Понравилась комната?

– Хорошая комната.

– И я говорю. Удобств, конечно, нет. Нужник в огороде. За водой будешь к Тимофеевне ходить, она за два дома отсюда живёт. Зато газ, слава тебе господи, провели. Хоть перед смертью довелось пожить по-человечески. Ни угля, ни дров не надо. Включила горелку, и душа не болит.

– Верно, – согласился я. – Сколько всё это будет стоить?

– Верка тридцать рублей платила. И с тебя больше не возьму. —

(Куда больше, и так дерёшь как в московской гостинице.) – Бельё моё, конечно, – поспешно добавила хозяйка. – Раз в две недели буду менять.

– Хорошо, бабушка. Возьмите деньги.

Я достал бумажник и отсчитал тридцать рублей. Интересно, придётся мне платить ещё? Как бы не хотелось, хоть деньги и казённые…

– Тебя как звать-то?

– Владимир.

– Володя, значит. А лет сколько?

– Двадцать пять, бабушка.

– Молодой, – вздохнула старушка. – А мне в мае семьдесят пять исполнилось.

– Ровесница века. А выглядите вы хорошо. Семьдесят пять никак не дашь.