Клара Шахова - Нечаянный дар. Мистические и просто необычные истории

И таких историй с «масками» было очень много, но только две закончились благополучно. Первая , потому что человек находился далеко, и лица его я не видела. Это был мой отец. Ему тогда как раз исполнилось семьдесят лет. Мама прислала мне письмо (мы с родителями жили в разных городах), где написала, что папа серьёзно болен и лежит в больнице: «Приезжай, посмотри, чего нам ждать». Я поехала, сделала маме выговор при встрече:

– Как ты себе это представляешь? Вот я захожу в палату и что?!. Как мне справиться с эмоциями, если увижу… Ты, наверное, забыла, что не только в вашем роду были люди с обострённой интуицией. В папином – тоже. Он же сразу догадается! Всё, я приехала только навестить больного отца – никаких «экспертиз»!

Мама умоляюще смотрела на меня и ничего не говорила. Мне стало её жалко.

– Ну, хорошо, – говорю, – только я первая зайду. Одна.

Сделала непроницаемое лицо и вошла в палату. Она была просторная, папина кровать стояла довольно далеко, но я сразу же, от двери, поняла: будем жить! Тревожное выражение папиного лица, когда он увидел меня, сменилось на радостное. Он тоже понял: будем жить!

…Мы с мамой вышли из больницы.

– Ну, слава Богу! – сказала она, – значит, выздоровеет.

– Да, и скоро. И жить будет ещё очень долго.

Папы не стало через двадцать лет, когда ему было уже за девяносто. Он пережил маму на четыре с половиной года, хотя был старше неё более чем на шесть лет.

Вторая благополучно закончившаяся история случилась в очень тяжёлый для нашей страны перестроечный период – в начале 90-х. И она – единственная в своём роде. Дело в том, что я никогда не видела эту женщину – ни до, ни после. Мы работали с её мужем в одной редакции. Он был фотокорреспондентом, очень любил своё дело и …свою жену. Часто в общем застолье и просто при случае нахваливал её с мечтательным выражением лица. Будто они были в долгой разлуке и вот, наконец, предстоит долгожданная встреча. Как-то раз, наблюдая такую «картинку», я обмолвилась:

– Миш, фотографию что ли принеси – мы хотя бы будем представлять о ком речь.

И он принёс, и первой мне показал. С первого же взгляда на неё мне стало плохо.

– Ну, ты чего молчишь, – встряхнул меня его голос, – не нравится?

Я что-то стала ему лепетать о том, какая у него в самом деле симпатичная жена, какие у неё милые черты лица… Но вдруг встала и неожиданно даже для себя самой пошла по лестнице наверх – к себе (фотостудия была на первом этаже).

Кабинет у нас был на двоих с Люцией.

– Что с тобой? – встревожилась она, увидев меня.

– У Мишки жена смертельно больна, – выпалила я, едва закрыв за собой дверь.

– Это он тебе сейчас сказал?

– Нет, он фотографию её показал.

– …Ты ему об этом сказала?

Я отрицательно покачала головой. Через некоторое время выдавила из себя: «Не могу! А вдруг я ошибаюсь?..»

Прошло немногим меньше месяца. Однажды к нам с Люцией вошёл редактор и предупредил: придётся пока обходиться без фотографа. У Мишки ночью жену увезли на «скорой», сделали срочную операцию. Неизвестно, выживет или нет. Нужны дорогие лекарства, которые в аптеках просто так не купишь. Да и за ней ухаживать надо. Вот он и взял неоплачиваемый отпуск… Когда редактор это говорил, мы с Люцией смотрели на него и друг на друга ошарашенные: в рабочей текучке подзабыли о злосчастной фотографии, потом и вовсе успокоились, а оно – чего боялись – всё-таки случилось!

Даст Бог – обойдётся! Это были наши первые слова после ухода редактора. Потом Люция отправилась на задание, а я начала «рисовать» макет следующего номера. Нашего фотокора мы не видели недели две, хотя через редактора были в курсе его дел. Он крутился на свадьбах и юбилеях, отрабатывая деньги, которые занял на лечение жены. Наконец, и сам объявился, сказал, что всё в порядке, опасность миновала, теперь только остаётся следовать рекомендациям врачей. Несколькими днями позже мы встретились с ним в его студии.

– Знаешь, при всех не стал говорить. Хотел вот так – тет-а-тет… Я тебе очень благодарен.

У меня от удивления брови поползли вверх:

– За что?!

– За то, что ты хоть кому-то сказала… ну, что увидела на фото…

– Тебе Люция проговорилась?

– Нет… Ну, она, конечно, кое-кому сказала, а мне… неважно кто!.. Главное, что до меня дошло. Если бы я этого не знал – понадеялся бы на наше бесплатное здравоохранение, не полез бы в такие долги. А тут как случилось – впечатался в меня твой «диагноз». Я наизнанку вывернулся, чтобы найти то, чего в больницах… даже не знаю, бывает ли вообще. Да и в аптеках практически невозможно по номиналу купить. Через третьи руки доставал за сумасшедшие деньги, которые, сама знаешь, где и как зарабатывал. И пока остаюсь в этом «графике» – не со всеми расплатился. Но …зато теперь точно знаю: будем жить!

И я снова увидела на его лице то мечтательное выражение. Им и в самом деле предстояла долгожданная встреча – дома: на следующий день её выписывали из больницы.

У меня в детстве часто болело горло. К восемнадцати годам миндалины совсем утратили свою защитную функцию.

Хуже того, они стали рыхлыми, как сказала мне лор-врач во время очередного к ней визита. А стало быть, уязвимыми для всяких там микробов, бактерий, вирусов. В общем, стали не только бесполезными, как аппендикс, но и вредными. Аппендикс-то животом защищён, да и воспаляется он не у всех и не так часто. А тут хоть рот не раскрывай – что-нибудь да прицепится: не ангина, так ОРЗ. Словом, приговор в единственном варианте: удалять!

Не знаю почему, но перед операцией, хотя она и не полостная, не разрешили есть целый день. Соседки мои по палате украдкой что-то жевали, а я даже ничего с собой не прихватила. Нельзя – так нельзя! Правда, тут обещали спецпитание, чтобы не разбередить свежие раны. Но не сразу – только на следующий день. Сегодня же можно было только пить негазированные напитки, причём не слишком горячие и не слишком холодные. Мы заранее поставили на свои тумбочки кто сок, а кто просто кипячёную водичку.

Операция, как мне казалось, предстояла не такая уж серьёзная. И я в самом деле перенесла её довольно легко. Но после, уже полежав немного в постели, почувствовала себя гораздо хуже. Может быть, с голодухи, может, потому что заморозка начала отходить, боль с каждой минутой всё яростнее рвала моё горло, шею, голову. Соседки, кстати, раньше меня пришедшие с операции, уже начали вставать. Некоторые отправились прогуляться по коридору или в фойе – к кому-то после «тихого часа» пришли родственники. У меня же была такая слабость, что я не решалась даже посидеть на кровати. И позвать кого-то на помощь не могла – у меня пропал голос. Как потом выяснилось, операция оказалась не такой уж и простой – для врача – из-за рыхлости моих миндалин, поэтому нечаянно были задеты голосовые связки. Голос потом, через несколько дней, к большой моей радости, восстановился. Но тогда, сразу после операции, я чувствовала себя совершенно беспомощной, всеми покинутой, как в песне из одного старого кинофильма про беспризорников: «Позабыт-позаброшен с молодых, юных лет…». Кстати, мои родные жили в другом городе и даже не знали о том, что я в больнице.