Владимир Кирпильцов - Дядюшка Дэн – по дороге на войну и обратно

Она резко остановилась, изумившись теплу обращения, неожиданному, «неправильному» и неловкому, судя по покрасневшему лицу человека с редкими взмокшими волосами… И – не возмутилась, не рассмеялась, а только улыбнулась растерянно, не зная, как ответить на добрую нежность человека… с пистолетом, выглянувшим воронёной сталью из-под распахнувшейся полы пиджака.

– Вы ищете здесь именно людей или любого из тех, кто действительно всё это сделал? – Она окинула рукой овальный узор на пшеничном поле у подножья кургана.

Такая постановка вопроса, вернее, даже полуответ на все его вопросы сразу, вызвал смущение у старого сыскаря.

– Это вы позвонили… ну, об этих кругах в поле. Как вы это обнаружили?

Она пожала плечами.

– Просто пришла сюда. Я здесь часто бываю. Это похоже на сарматские узоры на древних украшениях, не правда ли?

Дядюшка Дэн неопределённо пожал плечами, ища опытным взглядом следы хотя бы ещё одного человека в поле. Но их не было, и этот непреложный факт тяготил его рациональную «размышлялку» чем-то неправильным, неожиданным, как танец этой женщины.

Он хотел ещё что-то спросить, но зазвонил мобильник. Шеф сообщил – на подходе уфологи, а с ними лучше пока не встречаться. Пусть разбираются учёные.

Кажется, это их машина замаячила внизу – на серпантине. Надо уезжать другой дорогой.

– Вы можете поехать к парому, – женщина угадывала его мысли, указывая рукой на просёлок. – Я сама с ними поговорю.

Почему он не спросил тогда её имени – Дядюшка Дэн и сам не знал…

Теперь, по дороге «на войну» против терроризма, докатившегося из-за рубежа до границ юга России, он оказался снова в этом городке, а дела он привык всегда доводить до логического конца.

Непоколебимое рациональное мышление не хотело поддаваться чертовщине…

Артур Карлович выглянул в окно. С яблони падали яблоки.

Тени на стене комнаты в её домике причудливо менялись, быстро двигаясь почему-то снизу вверх. Наверно, просто летящие с яблони листья – нерушимый материализм упорно раскладывал всю эту «метафизику» по полочкам… Хотя… тени какие-то крупноватые для листьев, и почему – в обратном направлении? Всё-таки сила тяготения земли… – твердил себе Артур Карлович.

Ощущение пристального взгляда на спине оставалось. Отвлечься от мистики всегда помогали книги. Но не те, которые лежали на её этажерке.

О том, что Брюсов писал романы, он раньше не знал и заглянул в конец повествования. Предметно отточенная память с удивлением констатировала: очень похоже на «Маргариту» Булгакова, тот же шабаш ведьм на лысой горе – только написано раньше.

На отдельной полочке для мелочей стояли две коробочки, очевидно, выполнявшие роль шкатулок. Их интригующая «старинность» притягивала потускневшими красками, потраченными на время, людей, их серую будничную жизнь, которую следовало согревать затейливыми завитушками и узорами.

Одна, жестяная, оказалась всего лишь банкой из-под осетрины в томате с изящной вязью на старославянском «Я емъ консервы только Т-ва Iосиф С. Кефели. Балаклава. (Крымъ)».

Вторая – побольше, картонная с тонким узором на крышке и боках, напоминавшим скорее банкноту с изображением головы Меркурия и солнца с лучами, торжественно освещавшими прозаическое «Папиросныя гильзы Александра Сергеевича Викторсона. Москва. Болш. Ордынка». И ещё какие-то коробочки из-под старинных папирос.

В углу стоял огромный ящик приёмника «Телефункен» явно довоенного выпуска, покрытый кружевным покрывальцем с вышитыми крестиком ангелочками.

А над ним ‒ большой, старый, пожелтевший плакат в стиле модерн начала 20 века, скорее всего работа Альфонса Мухи, с изображением сочной округлой женщины в белой соблазнительной тунике, склонившейся над замоченным в деревянном ушате бельем. Оно, уже выстиранное, разлеталось, как крылья, над порхающими изящно округлыми руками и тонкими пальчиками, тщательно выписанными мастером.

И всё в гармонии. Тёплого цвета руки и обнажённые плечи, как бы это… – логически точных определений Дядюшке Дэну не хватало…

«Такая притягательная точность и тщательность мастера, наверное, являет собой какую-то важную, скрытую за обыкновенной постирушкой аллегорию», – подумал Дядюшка Дэн.

А напольные, возвышающиеся башней часы с потрескавшимся лаком на резных ангелочках, неспешно нашёптывали: «Останови мгновение, не торопи вечность».

– Вам нравится?

От неожиданности Дядюшка Дэн повернулся, поставив коробку от папиросных гильз обратно на полку.

– Притягивает, правда? – женщина с кургана присела на старую кушетку, обитую гобеленом с потускневшей пасторалью.

– Да, – Дядюшка Дэн с трудом искал подходящие слова, заполняя паузу нерешительным жестикулированием, но привычных отточенных формулировок в голову не шло.

Аглая улыбнулась:

– Да не напрягайте мозги. Вы слишком часто это делаете. Получается не лучше, чем «товарищ женщина». А вот когда не напрягаетесь…

Она не договорила, но он-то помнил своё неловкое «девочка моя!» в их первую встречу. Именно так, а не «товарищ женщина», как хотел сказать. Или с памятью…

Незнакомка засмеялась по-доброму, и ему тоже стало легко и смешно от своей неловкости на кургане. Легко и спокойно, как с Сашенькой. И все слова стали находиться сами собой:

– Ну что ж, если хотите – здесь у вас поселилась Неспешность. Наши предки умели притормозить бег жизни. – Он взял коробочки. – На таких пустяках – и столько тонких вензелей и деталек, которые хочется рассмотреть не спеша. Не спеша съесть эту осетрину в томате, запоминая вкус – не осетрины, нет, а мгновений жизни, украшенных вкусной, чёрт побери, едой. Кажется, в этом есть какое-то предостережение нам: ямщик, не гони лошадей!

Аглая развела руками, удивлённо и восхищённо одновременно, что в переводе с красноречивого взгляда её любопытных глаз означало:

– Ну вот! Ведь можете «оторваться»… Так отрывайтесь же!

И Дядюшка Дэн «оторвался», всё больше удивляясь себе:

– Вот у этой женщины на плакате… Тут, наверное, что-то важное. Судя по её… – он опять стал искать определение, подходящее для округлых форм женщины и нашёл, – …основательности. Она говорит нам что-то о вечном, сакраментальное и… Я не прав?

– Ну, да! – Аглая заглянула в зеркало, сделала уморительно серьёзное лицо, слегка надув щёки и машинально, без тени флирта, подтянула ладонями вверх обтянутые майкой изящные грудки, чтобы придать им похожую внушительность. Их отчаянно сдавленная весомость обнаружила удивительную и по-девчачьи забавную задиристость, и заострённость. Но спрессовать под подбородком лёгкую округлую полноту – признак женского очарования с плаката начала двадцатого века – ей не удалось. Утончённость черт лица так и не позволила реализовать полное сходство в уморительном напряге из трёх попыток.