Ариель Абарбанель - Манчестерский дневник

Толстые шины маленького детского велосипеда шуршат по потрескавшемуся асфальту улицы Курляндской. Скорее всего, начался апрель месяц – солнышко уже не только светит, но и приятно пригревает. Почерневший снег заиндевелыми кучами лежит вдоль широкого тротуара, потихоньку испаряясь и тая. Приятная холодная свежесть проникает через ноздри и рот в лёгкие, радостно кружится голова. Жёлтые дома сверху, слева и справа надвигаются на мальчика, а велосипедик с толстыми шинами неумолимо несёт его вперёд, в сторону давным давно засыпанной песком и землёй реки Таракановки. Мальчишка смело крутит педали и велосипедик с изображением мишки на втулке рамы несёт его навстречу раскрывшему свои объятия будущему. У него ловко получается держать равновесие на оставшихся двух колёсах, несмотря на то, что два других, вспомогательных, демонтировали только несколько минут назад. Ребёнок катится и держится в седле так, словно он с этим велосипедиком вместе родился.

Раннее утро. Это, возможно, начало питерского лета – ранние восходы на светлом, не знающем в данную пору заката солнца, небе. Так называемые “Белые ночи”. Стрелки часов движутся куда-то к четырём часам утра, но мальчику уже не спится. Он смотрит в окно на бело-голубое небо с нежными розовыми мазками на его фоне, мазками пастели от пробуждающегося солнца. Мальчику не спится, и его переполняет тёплый незнакомый восторг и чувство глубокого счастья: в коридоре стоит его новенький велосипедик “Орлёнок”, мама ещё вчера купила его, наконец-то, накопив для его покупки большую для зарплаты инженера сумму. Рама у велосипеда тёмно-голубого цвета, а крылья – никелированные, отражающие в себе, как в зеркале, траву, машины- всё окружающее. Мальчик, тихонько одевшись и прокравшись в коридор, чтобы не разбудить спящих маму и бабушку, выносит свой новый велосипедик на лестничную площадку, вешает его на плечо, и лёгкой трусцой спускается с пятого этажа в свой двор-колодец. Там, оседлав железного конька по имени “Орлёнок”, он выкатывает его через пасмурные дворы, сдержанно улыбающиеся ему розоватым рассветом, на Курляндскую улицу, и несётся навстречу июньскому ветру, свежесть которого через нос и рот наполняет его лёгкие, радостно и задорно кружа голову. Этот головокружительный ветер соткан из запахов хранящегося солода на соседской фабрики имени Степана Разина, из ароматных составляющих парфюмерной фабрики, находящейся напротив Судостроительного техникума и от цветущих тополей, которыми в изобилии засажены все аллеи и улицы района.

*****

Сильный ветер врывается под куртку у горла и у рукавов, обнимая всё тело колючими мурашками. Леденящий ветер через нос и рот наполняет лёгкие и кружит голову. Мальчишка-подросток радостно и восторженно продолжает крутить педали, несмотря на достаточно крутой подъём моста имени Лейтенанта Шмидта. Новенький взрослый велосипед марки “Украина” сияет чёрной краской на раме, крыльях и, что особенно примечательно – двух багажниках, переднем и заднем. Подросший мальчишка ловко лавирует на этом своём коньке между других “коней”, достаточно опасных тяжеловесов- грузовиков и легкого транспорта. Если бы его мама видела, как он один между машинами вот так ездит по дороге! Она бы сразу и полностью покрылась сединой, а сына закрыла бы под замок, пока он сам не состарился и мирно не поседел. Все мальчики, да и все дети, когда-то доставляют беспокойства и переживания своим заботливым любящим матерям. Наверное, до конца жизни жителям проспекта Огородникова будет слышан нечеловеческий крик одной из матерей, не уследившей за своим мальчиком по имени Юра. Наверное, все матери будут стараться ещё внимательнее следить за своими чадами, мальчиками и девочками. Тогда этот пятилетний мальчик Юра остался жив, но рукав его пиджака навсегда остался пустым, бесхозно и сиротливо засунутый в карман. Вагоновожатая, видя эту детскую руку, лежащую на рельсах, наверняка уволилась со своей работы и никогда больше не села в кабину трамвая.

– Однорукий, однорукий, – обзывал в отместку на обиду один мальчишка другого, отвечая на агрессию и злобу ребёнка-инвалида этим жестоким, необдуманным оскорблением, сожалея о нём потом всю свою жизнь, сожалея об этой своей несдержанности, об этих злых словах.

Спуск с моста был лёгким, и восторженный, подросший мальчишка не оглядывался вокруг и даже не думал об окружающих его железных дымящихся монстрах. Чёрно-глянцевый, теперь уже полноправно взрослый, велосипед с двумя багажниками нёс его вперёд и вперёд, как он думал, в светлое и безоблачное будущее. По обеим сторонам моста ёжилась северная Нева, наполняя и пронизывая выросшего ребёнка своим суровым дыханием.

Это было уже позавчера. Шамеш Центральной синагоги города Антверпена всё обещал и обещал Леви отправить его в Манчестер – Англию посмотреть, посмотреть на английских евреев и на их образ жизни. День поездки смещался каждый раз то одним, то другим обстоятельством: то нужный человек куда-то уехал, то внук у него вдруг родился и множество иных жизненных событий. После почти годовой “протяжки”, подошёл, по окончании утренней службы, к Леви шамеш по фамилии Безбородый и сообщил ему:

– Ну вот, теперь в феврале ты можешь ехать.

В дорогу собирались долго, очень долго. Вымеряли и перепроверяли маршрут, срок поездки. Наконец, решение было принято – ехать в Роттердам, в Европорт, оттуда на Гуль, а уже оттуда до Манчестера относительно и рукой подать. Всё удовольствие двести шесть евро и, приблизительно, пятьсот километров езды в оба конца.

Ленинский район города Ленинграда, где из одной улицы можно перейти на другую и третью, используя лишь подворотни и проходные дворы. Недалеко от гостиницы «Советская» среди этих дворов есть большой прямоугольный двор, в котором размещено прямоугольное розовое здание с белыми колоннами. Это двести шестьдесят восьмая школа . В эту школу, в какой-то момент, совершенно своевольно перевели всех учеников школы номер двести семьдесят один, поскольку кому-то из Городского управления образования, видимо, понадобилось это симпатичное здание с удачным расположением. Целый год должен был ходить Леви в это “здание с удачным расположением” и отсиживать в нём уроки, на которых никто никого не учил и никто ни у кого не учился. Ученики курили в классе, играли в карты, ругали учителей, даже и чаще всего матерно, учителя плакали. После окончания уроков из здания невозможно было выйти не пройдя мимо великовозрастного недоучки, который, подобно охраннику, стоял у дверей и требовал со всех выходящих отдать мелочь – он тряс. Он тряс эту мелочь на последующую покупку выпивки и сигарет. Каждый такой выход из этой школы сопровождался или короткой дракой, или, в любом случае, испорченным настроением.