Ольга Апреликова - Сады Драконов

Мур вдруг решился, пошел к лабиринту и уже на ходу оглянулся:

– Лучше сейчас. Ему же страшно.

Лезть, конечно, было неловко и немножко больно в боку – хотя по размеру он, конечно, протискивался; но вот куда? Давно он тут лазил. Но ничего, повороты вспоминались; в конце концов, прошлой осенью времени тут было проведено немало… Бок заболел так, что он начал потеть в душной трубе, до блеска отполированной животами школьников. Он выбрался в аквариум. Тут тоже было душно и пахло пластмассой. Магнитные рыбешки вблизи казались еще противнее, чем он помнил. Он собрался было лезть дальше в трубу – и обнаружил, что Маус – вот – лежит в трубе, головой к аквариуму (где это он сумел развернуться?) и внимательно смотрит.

Мур сел на пол аквариума и привалился спиной к теплой скользкой стенке. Переждал, пока сколько-нибудь утихнет бок. Маус сказал:

– У тебя бок болит.

– Болит. Ну и что.

– Игнатий рассердился?

– Ты его знаешь?

– Видел… Издалека.

– Я его просил, чтоб мне тебя оставили.

– Просил?! – Маус вскинул башку и треснулся затылком об край трубы. – Ой… А он что?

– Ничего. Говорит, не его уровень решений. Говорит, нам не позволят видеться… Алешка, ты ведь видел меня раньше? Давно-давно?

– Ты – тот Большой Мальчик, которого я искал на терминале Ореада, чтоб… Ну, не важно. А ты меня им обратно отдал.

– Искал? Еще тогда? – что это еще за тайны?

– А ты ничего не знал… И сейчас ничего не знаешь. И теперь ты вообще меня даже не узнал. Не узнал?

– Мне казалось, что я тебя где-то видел. Но – да, не узнал. Ты же так вырос.

– Вообще-то я обиделся. Думал, ты родной будешь, а ты – какой-то железный царевич. Потому я и стал тебя злить… И драться. Теперь прошло, да толку-то… Ладно уж… Жаль. Надо вылезать.

– Так вылезай. Я еще немножко посижу…

– Я боюсь.

– Говорят, тебя и пальцем не тронут. Ты, говорят, в единственном экземпляре. Беречь обещают… Тебя тоже Близнецы отдельно воспитывали?

– Не… Я – почти как все, тренировки только, конечно, отдельные, и некоторые уроки. Но Близнецы… Да ну их, они страшные. Как посмотрят… Так чувствуешь себя лабораторной крысой. Всякие контрольные испытания они проводили, да. Они говорили, что я их прохожу – «Почти, почти как Мурашка». А Мурашка – это ведь ты. Твои треки – это теперь эталон, ты знаешь? В общем… Я хотел найти тебя. Нашел. А ты… Никакой вовсе даже не волшебный. Ну, все равно хорошо, что ты живой и я тебя нашел. А ты что, тут останешься, в этой простой школе?

– Нет. Ты что-то со мной сделал, Алешка. Разбудил, что ли. Я больше не хочу быть собственным чучелом. Хочу… Стать собой.

– Ну и стань, – Маус нечаянно посмотрел вовне, на всех этих взрослых, окруживших Игровую, и его затрясло.

Мур скорей спросил:

– Что с тобой случилось? Расскажешь?

– Да… Я убежал… Понимаешь, они сначала дали корабль, большой, потому что я летаю лучше всех, а потом сразу захотели отобрать, потому что я очень плохой, неуправляемый, никого не слушаю… И я его взорвал.

– Корабль. Взорвал. Свой корабль!! Новенький! – Мур перевел дыхание. – С людьми?

– Нет, конечно!

– И корабль тебя послушался?

– Но ведь он был еще мой.

– Корабль жалко, – вздохнул Мур. – А у тебя, наверное, вместе с кораблем и мозги взорвались.

– Я весь взорвался. Я был там. На связи. Корабль меня выкинул в ротопульте. Корабль добрый. Он любой ценой спасает своего навигатора, даже такого… который его взрывает.

– А ты хотел вместе с ним… на молекулы?

– Хотел, – вызывающе сказал Маус. – И что?

– А теперь прошло?

– …не знаю, – сник Маус. – Живу ведь…

– Ты понял, что такое смертушка?

– Понять не понял, – подумав, признался Маус. – Но почувствовал. Это ноль, ничто. Пустота. Я же был в ротопульте и чувствовал то же, что и корабль. Типа все, больше меня нет. Это не страшно.

– Ты ж не корабль. Ты – живой. Мне вот было страшно. Я не хочу умирать.

– Ноль есть ноль, – пожал плечами Маус. – И кому какое дело, чего я хочу.

– Мне есть дело. Но они говорят, нас нельзя держать вместе.

Вылезли они быстро. Но бок заболел совсем уж нестерпимо, даже лоб покрылся холодной испариной. Мур немножко полежал в трубе, чтоб не завыть. К моменту, как он вылез, Мауса уже кто-то уносил на руках к большому люггеру. Маус не вырывался. Все в порядке… Мур не спеша слез с кривой лесенки на землю, подошел к Игнатию. Тот ему мельком кивнул – он смотрел вслед Маусу. И вдруг встревожился, повернулся к Муру:

– Мур… Ох, Мур, да что с тобой? Так болит?

– Вообще-то да… А его правда нельзя простить?

– Да как тебе сказать… Вопрос еще открыт. Не в том дело, что корабль – запредельно дорогая штука, а в том, что он с собой хотел покончить.

– Он не испугался, кстати, – скорей сказал Мур. – Он дурак маленький, он воспринял сигнал корабля просто как ноль. Он не понял, что такое на самом деле смерть. За ним надо присматривать.

– Присмотрим. Не расстраивайся так. Присядь-ка лучше… Тарас, Мурашку надо к врачам.

– Вижу. Сейчас, Бор уже прилетел, – и Тарас отошел к люггерам.

– Мур, что он тебе рассказал?

– Он правда взорвал свой корабль?

– Если б только это… Мурашка, спасибо тебе за него. Все. Так, Мур, давай о тебе. Ты говоришь: «тошно смотреть на эту школу», говоришь: «приносить пользу», «жить по правде» – так?

– Да.

– Скажи, а если отвезти тебя сейчас в правильное место, где тебе давно пора бы быть и где ты правда будешь дома, ты… Хотя бы дашь себя обследовать?

– Я ж из госпиталя, – удивился Мур. – Меня же изучили насквозь.

– Тебя не тестировали, а лечили. Надо посмотреть, как ты держишь нагрузку. И что ты вообще можешь. Будешь в этом сотрудничать?

– Буду.

– Мурчик, ты не передумаешь? Не удерешь по дороге? Забирать тебя? Прямо сейчас?

– Я еще увижу Алешку? – Мура слегка трясло уже от боли в боку, но больше – с тоски.

– Это что, условие?

– Нет. Но я не хочу, чтоб он свел себя к нулю.

– Не принимай все так близко к сердцу, – хмуро сказал Игнатий. – Вероятно, такое существо, как Заноза, вообще не способно ни на дружбу, ни на… Ну, поедешь домой?

– А вы со мной?

– Нет, я хочу за Занозой присмотреть. Уж больно он послушный. Один пока поедешь. Так что?

Бор, врач, недавно лечивший Мура, отвел не в люггер, а в большой неф, стоявший в отдалении за деревьями. Мур без проблем дошел туда сам, хотя бок все болел, а нервы выли; в нефе светили яркие лампы, пахло детством – то есть техникой, замкнутыми пространствами, дезинфектантами. В маленькой кормовой каюте Бор велел прилечь, осмотрел шов, посветил приборчиком, что-то изучая на экране; мрачно пристыдил, накладывая прозрачную холодную мазь и заклеивая шов квадратной толстой подушечкой, сразу напомнившей госпиталь: