Ольга Апреликова - Сады Драконов

– И как тебе не стыдно было так скакать? Ты ж обещал поберечься!

– Все было в порядке.

– Да я вижу; но… Лежи, не вскакивай.

Молоденькая помощница доктора принесла Муру сока. Он выпил сразу две бутылочки. Потом послушно лежал, разглядывая белую каюту и жалея, что с диванчика не видно, что там за иллюминатором, слушал приглушенные голоса взрослых за переборкой. На сердце было пусто. Он что, правда больше не увидит Мауса – вот никогда? Чтоб не раскиснуть, Мур сосредоточился на реальности вокруг.

На диванчике напротив валялись три чьи-то толстых зимних куртки – но на сером полу жаркое, летнее пятно здешнего солнца. Он невольно посмотрел на свои незагорелые ноги и руки – похоже, этим летом загара не будет. И лета самого тоже… Отвезут, где зима и все носят толстые куртки? Даже не искупался ни разу… Ну, а кто хотел утром настоящего снега? Донесся голос Тараса, отдавшего распоряжение; сразу после этого неф забормотал двигателем и через минуту плавно взлетел. Мур не выдержал: сел, прижался к иллюминатору и стал смотреть, как внизу взлетают в разные стороны люггеры, как отдаляется яркая Игровая с лабиринтами и качелями, темно-зеленые деревья, дорожки, крыши. Наконец стало видно всю школу, окруженную толстой белой оградой; отдаляющиеся люггеры и нефы, на одном из которых навсегда увозят куда-то Алешку… Так будет лучше. Лучше!! Для кого, для Алешки? Для самого Мура? Может быть, да, а если – нет? Поздно. Все. Нельзя думать о нем.

Море с корабликами, полоса пляжа, сады, весь городишко с цветными крышами и фонтанами. Какое-то время было видно паутину цветных искр – так он видел дырки в другие пространства сверху – но скоро неф набрал высоту и летел уже над морем. Скорей всего, на дне тоже есть дырки, а однажды он, купаясь, видел какое-то размытое ночное пятно под водой, то есть прямо в воде, метрах в двух над светлым дном. Нырнуть туда не решился. А вдруг там не ночь, а страшная глубоководная тьма.

Сине-зеленое южное море сверкало под солнцем, другие кораблики превратились в точки и наконец исчезли в нежной дымке высоты. Неф набрал высоту и шел теперь равномерно, на атмосферных двигателях, куда-то на юго-запад. Прошел над Архипелагом, и Мур с трудом, но разглядел тот остров с госпиталем, где его лечили. Хотя Архипелаг вообще был одним большим госпиталем. Туда, на один из самых дальних, секретных островов увезли Алешку.

На орбиту неф не пойдет. Куда ж везут его, если не на орбиту и дальше, к Айру, на Геккон? Похоже, все-таки оставят на одной планете с Алешкой? Смотреть стало не на что, одна холодная небесная лазурь и океанская мгла внизу. Он устал и лег. Бок под подушечкой с холодящей мазью утих. Ну вот, наконец-то забрали из детской школы и пристроят к делу. Хотя эта школьная и, в общем, никчемная жизнь до болезни его устраивала. Он не привлекал ничьего внимания, приспосабливался к надзору, к школе, почитывал книги, занимался в школьной Сети, вяло избавляясь от совсем уж позорного невежества, учил язык за языком, иногда рисовал – и время от времени ускользал в свои дырки и разведывал, что там и как. Или просто гулял. И Службу, и Сеть несложно обмануть, надо просто возвращаться в ту же самую секунду, в которую ушел. Тогда системы слежения ничего не заметят. Он называл это «вязать узлы времени». Если бы это стало известно Игнатию… Говорить ему или нет? Он посмотрел на табло и увидел дату: 14 июля.

Вот это да… Вот это совпадение.

Год назад именно в этот день Игнатий сам отвозил его из санатория Службы в неизвестную, страшную обыкновенную школу и в дороге долго пытался разговорить, а потом ругал. Его-то заморочить никогда не удавалось, он точно знал, что Мур врет, и врет неумело, будто ничего не помнит о своем бродяжничестве. Ругал ужасно, наотмашь. Мур отмалчивался, привычно закаменев, погрузившись в ту же безучастность, что и в самые отвратительные моменты пережитого. Ждал посадки, чтоб тут же метнуться в первую же нору, неважно какую. Пусть там – хоть снег, хоть пустыня, хоть трущобы Агры. Он решил, что с него хватит. Что на кой ляд ему их школа со строгими порядками и наблюдением. Что лучше одному, чем дома под надзором без секунды передышки. Что это был очень глупый порыв – вернуться; пора смываться. Что еще чуть-чуть, и они перестанут ругать и начнут кормить какими-нибудь «таблетками правды», и он в самом деле расскажет. Все. Всю свою никому не нужную, обыкновенную, жалкую, глупую правду. Как бродяжничал, как выживал. Как пытался прибиться к людям – и как удирал от них куда глаза глядят. Люди вообще-то – ужасные существа. Одинокому ребенку лучше держаться от них подальше. Игнатий хочет, чтоб он все рассказал. Как? Как рассказать вообще о том, что он делал – чтоб выжить? И – чему научился… И что сам умеет такого, чего не умеет вообще никто. Невероятного. Сам не рад. Это… Это не человеческие способности. А очень, очень страшные. Что синяя плазма, что двойчатка, что… Да хоть самое безобидное – норы. Стоит большим узнать, и он окажется дома. На Гекконе. В бесконечном лабиринте тайных лабораторий. И что тогда Близнецы с ним сделают? Так что неважно, что Игнатий ругает так, что внутри уже все воет от тоски и боли, а нервы визжат. Надо молчать.

Ужасный день. Это именно в те часы он впервые почувствовал еще не боль, а лишь какое-то неприятное неудобство глубоко в правом боку. Но сбежать, конечно, не удалось, потому что из люггера в небе не выскочишь – а почуявший неладное Игнатий привез его не в детскую школу, а на какую-то секретную базу Службы на орбите. Мур не испугался. Его сознание тогда остыло, зрение сделалось черно-белым, и разум будто поставил точку: «Все, жизнь закончена.» У Игнатия кончилось терпение и он привез его, упрямого, в такое место, где Служба проводит свои дознания. Мур покрылся льдом изнутри и снаружи. Игнатий привел в небольшое помещение, где был стальной стол с двумя стульями и черный диванчик, сказал: «Когда успокоишься – поговорим», и ушел. Серые стены, стальной пол. Как на Гекконе. Он сел, не снимая рюкзак, на краешек стула. Холодно… Это, наверно, тюрьма, и пусть: даже хорошо, ведь они верят, что отсюда не убежать. Надо в самом деле успокоиться. Орбита станции довольно низкая, стационарная, отсюда порталы будут открываться почти так же, как с поверхности планеты. Надо только перестать психовать.

Но успокоиться не удавалось. Было страшно. Он все ждал, что придут, схватят, сделают укол, и он побежит рассказывать Игнатию вот просто все-превсе о себе и проситься к Близнецам. Когда робот принес еду, он поел, а печенье и бутылочку с соком спрятал в рюкзак с вещичками, которые накопились в санатории: трусы, футболка и пара книжек – выхода в Сеть ему никто и не думал предоставлять, а, чтоб не маялся от скуки, сунули бумажные книжки. Вроде бы даже интересные… Подумав, книжки он достал, сел на диванчик и листал их до вечера, выхватывая глазами бессмысленные фразы с нарядных страничек. Ведь следят. Пусть думают, что он спокоен и ничего не боится. Ужин, долгие ночные часы в полутьме, завтрак – и он опять спрятал вареное яйцо, яблоко и крошечную упаковку с медом в рюкзачок. Потому что голод, когда совсем один и взять еду неоткуда – это ужасно. Игнатий вошел после обеда, как раз когда он прятал в карман рюкзака шоколадный батончик: