Ольга Апреликова - Сады Драконов

Игнатий остановил кресло:

– Вроде тебя самого? С Геккона?!

– Нервный, бешеный и несчастный. Да, с Геккона.

– Да неужто. Нельзя проскользнуть незаметно… Сквозь наши Сети. И мимо нас.

Мур вздохнул:

– Я не знаю, как он это сделал. Не так, как я. Я с Сетью не договаривался. И жил по лесам именно потому, что в лесах нет Сети. Нет систем слежения и всего такого. Как Маус обманывает Сети и Службу, я не понимаю. Думаю, только если возможен… какой-нибудь особый протокол?

– Особое отношение Сети к твоему Младшему? – странно переспросил Игнатий.

– Если такое бывает.

– Бывает. На тебя у Сети тоже особый протокол.

– Про меня хоть понятно. А вот этот мелкий… Ему без вашего присмотра вообще нельзя. Он псих, и он еще мал, – Мур выпрямился и заговорил как мог настойчиво: – Он ведь обвел Службу, которая меня охраняет, вокруг пальца. Его Сеть не распознает, иначе бы «Кабир» давно был бы тут. И это не ваша коварная затея?

– Нет. Как занятно.

– Нет. Страшно. Как он обхитрил Сеть? Что нужно сделать, чтоб Сеть воспринимала его появление здесь как само собой разумеющееся и не звала «Кабир»? И как он вообще сюда попал, он же – совсем ребенок? Как он прошел мимо всех систем контроля? И он так же похож на обычного ребенка, как граната на камешек. Он нави, правда.

– Давай уже я скорее гляну. Где он?

Мур вскочил и помчался по дорожке к Игровой. Игнатий плавно нагнал его в своем тяжелом кресле и мягко притормозил за плечо:

– Стой. Ну, хотя бы не беги. Расскажи сначала.

– Сначала я его пожалел, потому что он три недели тут в изоляторе из-за нейродермита просидел, и потому его никто не взял во младшие, – быстро заговорил Мур, скрывая дрожь. – А потом… Да от него несет Гекконом! Он не умеет бегать по грунту, он слишком умно для мелкого говорит. Он рисует таймфаговые воронки… Откуда он тут взялся?

– Месяц, ага… Да сбег у нас недавно один маленький негодяй. Но не с Геккона, а тут, с одного из дальних островов Архипелага. Лечить его пытались после… Натворил он дел, в общем. И, да, удрал. Исчез. Причем непонятно как, запутав и Сеть, и «Кабир», и все службы. Но всерьез не искали, думали, что утонул… Мерзавец. Ему сколько, семь? У него волосы белые? И глаза очень светлые?

– Да. И очень, очень вредный. Снаружи. Внутри… Ну… так, сойдет.

– А ты что, раньше его знал?

– Не помню. А что, мог знать?

– Да вроде и не мог… Как он назвался?

– Никак. Я зову его Маусом. А почему Сеть молчит?

– Не знаю, – хмуро сказал Игнатий. – Но есть подозрения. Если это правда тот засранец, о ком я думаю.

– Мне кажется, это он меня раньше знал.

– Еще интереснее. Откуда бы? Ты – большой секрет даже на Гекконе. И вообще – секрет.

– Я знаю. Беру с вас пример, и полон своими секретами под завязку, – проворчал Мур. – Маус, значит, тоже хорошо научился держать все в тайне. И хорошо умеет что-то, о чем вы не знаете.

– Секретность нужна для вашей же безопасности.

– Я знаю, – мягко сказал Мур, чувствуя себя котом на колючей ветке, которому очень трудно идти и все время надо думать, куда поставить лапу. – Иногда это нужно. А иногда ведет к тому, что даже семилетний перестает вам верить. Он вот уже умеет отводить глаза людям – это до чего ж его довели, что он развил такое умение?

– Что? Глаза отводит?

– На раз. Легко. Всем. Кроме меня. Кто он?

– Он – катастрофа. Заноза собственной персоной. Жаль, что в свое время Близнецы отказались его сами воспитывать. Лучше б у нас был еще один железный мальчик, чем этот… Ураган. Ты хотя б адекватный.

– Он тоже проект Близнецов?

– Не вполне. Я не знаю, в какой мере. Но они пристально следят за ним. Когда уж всем невмоготу, Аш берет его за шиворот, смотрит в глаза – и на несколько дней Заноза становится шелковым. А так… Ненавидит, по-моему, вообще всех окружающих. Странно, что он с тобой разговаривает… Да, и вам нельзя было друг о друге даже знать. Говорили ж Близнецы, не надо вас на одну планету…

– Значит, Близнецы так велели – чтоб мы с Маусом не встречались?

– Так, я вызываю своих, – не ответив, Игнатий нажал на своем кресле кнопочку, перед ним развернулся экран, и полминуты он вел с этим экраном разговор на неизвестном Муру языке.

Впрочем, во время болезни Мур часто этот язык над собой слышал, и даже думал, что это один из секретных языков Службы. Когда Игнатий закончил разговор, Мур вздохнул и попросил:

– Оставьте Мауса мне.

– Тебе сейчас не нужна обуза. Особенно в лице Занозы. А я могу тебя отсюда забрать. Сегодня, сейчас. А, Мурашка? И будет тебе и дело, и правда, и польза. Перестанешь наконец время терять.

– А Маус?

– Он перед тем, как удрал, натворил очень плохих дел и будет отвечать. Ну, и его к врачам надо с такими нервами истрепанными. А ты подумай о себе.

– Я и так всю жизнь слишком много думал о себе.

– Ты меня, конечно, радуешь этой зрелостью речей. Но… Занозе ты помочь не сможешь, – Игнатий вздохнул. – Да, Мур, спасибо.

– В смысле?

– Спасибо, что не скрыл его. Интересно, что он разнюхал про себя и про тебя… И на кой ты ему сдался. И как он сюда попал. Мурашка мой золотой, погоди. Дай мне подумать…

Голова кругом. Лето сияло вокруг, пахло цветами, Мур чувствовал жар и свет солнца, – но это казалось нереальным. Немного ныл бок. Песок похрустывал под подошвами. Проемы и щели в другие пространства, мимо которых он привычно проходил, даже не косясь в их сторону, казались гостеприимно распахнутыми дверьми. Эти щели все равно что мираж. Настоящая его жизнь, которая по правде – она тут. Где болит бок, где он всегда уставший, где хрустит песок… И где Маус. Что же с ним такое стряслось, раз он устроил жуткую беду, которую нельзя простить? Это поэтому он такой псих? Что ж он сделал?

Они приблизились к Игровой, где Мур оставил Мауса. Игнатий остановил кресло у кустов на краю площадки и смотрел на Мауса, перепрыгивающего с одной качающейся рыбки на другую – под рыбками был сухой бассейн с синими мягкими шариками, так что, если свалится, не ушибется. Но у него ловко получалось. Мур и сам там любил прошлой осенью прыгать, знал – трудно. Удержаться мало кто мог. Игнатий сказал:

– Да, это он. И не вздумай себя винить, Мур. Я этого паршивца знаю. Разнесет все вдребезги и не всплакнет потом. …Ты куда?

– Приведу его.

– Пусть поиграет напоследок. Дождемся группы.

– Почему он свое «плохое» сделал?

– Не знаю пока. Да он для всего Геккона – головная боль. Гений таймфага, да, но по жизни – избалованный гаденыш. Понятно, что где-то что-то пошло не так. Вот поймаем наконец и будем разбираться. Что он бы ни натворил – все равно больше виноваты все, кто его окружал. В разы. В конце концов, ему же в самом деле только семь лет.

Несколько мгновений они смотрели на юркого ловкого Мауса, скакавшего по рыбкам. Он покачался-покачался на одной рыбе, посидел, обняв оранжевый плавник, и спиной плюхнулся в синие шарики. Выбрался оттуда и головой вперед залез в узкий лабиринт из зеркальных труб.