Анатолий Ехалов - Мальчик с котомкой. Избранное

– Так уж два года минуло.

– Объявится.

И верно, Данила Андреянович оказался провидцем. То ли какая существует связь между родственными людьми, невидимая и не осязаемая, но все эти годы жила в его сердце уверенность, что старший его, Никола, жив и соединится рано или поздно с семьей.

Не говорил никому, боялся, что чекисты примутся искать воскресшего человека.

…Прошло еще немного времени, и поздним вечером в окошко Житьевым постучали.

Замирая сердцем, Авдотья отодвинула занавеску и тут же села на лавку.

– Микола! – Прошептала она, лишаясь чувств.

Это и в самом деле был их старший Николай.

Он пришел из городка, куда добирался несколько суток, ночуя по деревням. Пароходы уже не ходили.

– Да как хоть ты нашел то нас. Мы ни кому не писали, да и некому особо писать. Всех родных из Уваровки выгребли, – хлопотала мать, собирая на стол.

– Вас теперь искать не трудно, – отвечал Никола. – Вот газеты про батьку пишут: ударник. – И он вытащил из нагрудного кармана сложенную газету. – Как прочитал, так сразу и поехал в вашу глухомань…

– Да где был-то?

– В Воронеж от голода бежал, сначала на мясокомбинат взяли бойцом, потом в Тулу перебрался. Я бы у вас остался, так по вашим спискам меня, поди, уж и в живых нет.

– Да, Микола, – сказал отец. – Мы тебя числили потерянным. И в списках переселенческих тебя чекисты вычеркнули, как расстрелянного. Но я-то чувствовал, что ты жив, в тебе не одна жизнь заложена.

– Да как хоть, скажи, спасся? Ведь на расстрел, тебя, голубчика, повезли. И я тебя грудью заслонить не смогла. – Заплакала мать.

– Да я вознице сапоги свои предложил, если отпустит. А тот и говорит: « Зачем мне тебя отпускать. Ты – враг народа. А сапоги я с тебя и с мертвого стащу.»

– Ой, и злодей! – Всплеснула Авдотья руками. —Сколько зла на земле Бог попустил. – И она начала истово креститься на иконы.

– Ну, и как договорились? – Данила Андреянович включился.

– А я ему, вознице, и говорю: «Да как ты будешь потом жить с этим. Ночью сапоги поставишь под кровать, а я и мертвый за ними приду… Схвачу тебя за бороду. Верни… Не тобой нажито…»

Тот подумал, подумал: «Сымай сапоги. И тикай по логу. А для верности я пульну в овраг, а ты тикай.» Вот так, мамка, тятя я и втик.

А потом голод! Это. мамка, представить трудно, что было. Люди как мухи по осени мерли, дети, старики… Счет, говорят, на миллионы шел. Хоронить не успевали.

Все, что было у колхозов в закромах, выгребли силой, оставили на произвол судьбы.

Отряды с винтовками и пулеметами в каждой станице, в каждом хуторе. Колхозников били, ставили к стенке, жгли пятки, чтобы выведать, не запрятана ли где у них пшеница…

.В одном хуторе двух колхозниц, после ночного допроса вывезли за три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили бежать к хутору рысью.

В соседнем с ним колхозе людей били шашками, раскрывали колхозниками крыши и разваливали печи, как у саботажников.

Я все переживал за вас: как вы там с такой оравой… Нашел, слава Богу!

– Ну, теперь-то вместе. Чего-нибудь да придумаем, – сказал успокоенно Данила Андреянович. – Комендант у нас – человек.

За темными окнами начинался снегопад, скоро выбеливший и обновивший хмурый осенний мир.

Санко Ястребов, простой деревенский мужик, плотник, единственный на всю округу строитель мостов и устроитель плотин был приговорен к расстрелу.

За год же до того события у Санка умерла жена, оставив на его попечение двоих детей, одного четырех лет, а второго – шести.

Санко стал присматривать себе жену.

А и смотреть было нечего, у него в батрачках работала соседка, Платонида. Скотину Санкову обряжала, коров доила, огород вела, за детишками присматривала, пока Санко на своих мостах и плотинах пропадал.

А надо сказать, что красы Платонида в свои шестнадцать лет была неописуемой, парни из-за нее с ума сходили и бились смертным боем.

Да и мужики мимо не могли без вздоха пройти. Вот какая была Платонида – Платошенька, русокосая, голубоглазая настолько, что можно подумать, что ее мать подобрала в цветущем льне..

И вот, когда Санко свободен стал, и жениться замыслил, то лучше Платониды жены себе не увидал. Хоть и молода была Платошенька, хоть и в батрачках числилась и за любую грязную работу бралась, но строга была и независима. Пройдет, бывало, с ведрами мимо королевой, да так пройдет, что у Санка дух займется.

И вот когда стало невмоготу, когда понял, что на четвертом десятке влюбился напрочь, не вздохнуть, ни выдохнуть, пал в ноги батрачке своей:

– Платошенька, свет мой ясный! Люблю, и век любить буду. Пойди за меня.

Это было в пору коллективизации. Санко справно жил, для кого-то и завидно. Какой еще доли искать батрачке безземельной. И мать натакала: иди, дочка, не сумлевайся.

Так вот Санко Ястребов зажиточный мужик, устроитель мостов и плотин, справлял с юной Платонидой Егоровной свадьбу.

Всего у него было в достатке. И денег, и коров пяток, и лошадей пара, и земля.

Позвали гостей, наварили пива, напекли, нажарили всего. Свадьбу смотреть, была такая традиция, собралось народу с нескольких деревень.

Гости за столами сидят, а зрители в избе, в сенях, на печи, на полатях, на завалинах, в окна пялятся.

Богатая свадьба. Две десятилинейные керосиновые лампы под абажурами сияют.

Это же какое богачество: десятилинейные! Завидки берут. Семилинейных-то в деревне не было…

Вот свадьба идет чин чином. Гости пьют и закусывают, смотрящие – глядят.

И были в сенях при раскрытых дверях среди смотрящих братья Харины.

Эти были в деревне активистами новой власти, агитировали народ в колхозы вступать, и к Санку Ястребову относились с недоверием. Тот как-то уклонялся от разговоров о колхозной жизни.

И вот этих братьев стали завидки забирать от сияния десятилинейных. Один из Хариных, Ванька Кривой, стал подбивать Колесенка, придураковатый малый такой был на деревне: все время рот – на огород и сопля на щеке:

– Мол, чего они тут разгулялись! Ни пива не поднесли, ни пирогов. Щелкни-ка ты им по лампам батогом!

Колесенок с дурной головы и выскочил, лампы у Санка побил. Все заорали, заскакали.

А Санко схватил ножик, столы перепрыгнул. Платонида метнулась перехватить его, да схватилась за лезвие рукою и всю ладонь разрезала. Кровь так и брызнула!

А Колесенок, видит, что неладно сделал, бросился бежать, прятаться.

А Санко нагнал его в сеновале, повалил. Слышали было только, как Колесенок вскричал: « Не губи, Санко, прости!». Потом захрипел.

Санко его на раз, как поросенка завалил.

…Свадьба распалась. Завязалась драка. Кто за Санка, кто против его… Зеваки меж собой схватились. И пошло, и пошло, как пожар полыхать. Кто с кем бился, за какую правду, не знают. Эта драка на соседние деревни перекинулась. И там пошло противоборство.