Анатолий Ехалов - Мальчик с котомкой. Избранное

Кто победней – на колхозы смотрел с надеждой – одну

сторону взял, кто побогаче – другую.

Надо сказать, что напарник Санка по строительству мостов, Василий Егорович Долгоусов, в драке не участвовал, отошел в сторонку и глядел только, как народ друг другу носы квасит. Но куда от судьбы? Оказался едва ли не главным ответчиком, когда началось судебное разбирательство.

…Вот через неделю едут уполномоченные представители для разбирательства. Три человека. Собрали сельский сход.

Братья Харины – активисты стараются вовсю. Посадили на скамейку Санку Ястребова.

– Он против колхозов агитировал! – Ванька Харин поднялся. Даю показания.. – Он и Колесёнка, бедняка, убил по классовым соображениям. Да он не один тут воду мутил. У них тут целая банда кулацкая.

– Назовите поименно, – из президиума просят.

– А вот Василий Егорович Долгоусов.

Василий Егорович сидел как раз в первом ряду. Его так же кормило ремесло мостостроителя, и в он колхоз не собирался.

– Долгоусов то же от колхозной жизни уклоняется.

И еще какого-то мужика приплели.

– Агитация против колхозов – преступление. Только враги народа могут против коллективизации выступать. – Сказали из президиума.

И пошло-поехало. Про Колесёнка забыли уже. Кто-то обиженный в драке из зала кричит:

– Расстрелять их!

Еще синяки да ссадины от минувшей драки не сошли, отмщения требуют.

И постановили собранием: к расстрелу всех троих. И Санка, который свадьбу справлял, Колесёнка убил и драку учинил. И Василия Егоровича не за что, не про что, и третьего мужика, смутьяна, якобы.

В зале аплодисменты. Уж кто там аплодировал, кто голосовал – неизвестно. И голосовал ли кто…

И вот кричат из зала:

– Правильно. По душе! Так и надо.

Осужденных – под конвой, и повели на выход из деревни.

Пол деревни провожать пошли. И Платонида с ребятишками Саньковым. То ли жена, то ли невеста, то ли и вовсе – батрачка… Не верилось, что вот так возьмут и расстреляют.

Вот сели на околице и конвоиры, и приговоренные, закурили.. Чего делать, никто не знает, И в самом деле не расстреливать же теперь их. Поорали на суде, и хватит…

И тут нашелся один поумней среди уполномоченных:

– Расходитесь товарищи. Надо их в уезд вести, и судить по закону. У нас сейчас – мирное время. Военно-полевых судов нет.

Тут все, кто провожал и горевал, и кто жаждал расстрела – обрадовались. Жалко мужиков-то, хоть и кричали некоторые: «К расстрелу!»

И повели их в уезд на суд. А до города сорок километров.

Никто не дал подводы везти осужденных. Скоро конвоиры устали, осужденным винтовки передали, чтобы те дальше сами несли свое расстрельное оружие.

К утру пришли в уезд. Вот суд начался.

– В чем вина этих людей? – Спрашивает судья.

– Агитировали против колхоза. Сход решил требовать расстрела.

А про убитого Колесёнка и забыли все.

– Агитация против колхозов – серьезное преступление. – Сказал судья. – Только какие они агитаторы. Они и расписаться не умеют. Дадим им по пять лет каждому и довольно…

…В тридцать втором уже Василий Егорович вернулся в деревню с лесоповалов. Колхозы уже были созданы. А он остался помимо колхоза, не вступал. Да не особо и звали.

Санко Ястребова с лесоповала перегнали в Сибирь за дерзость. Ни письма, ни вестиночки. И только в сорок втором кто-то из фронтовиков принес в деревню весть: погиб Санко в Синявинских болотах, защищая родину от врага.

А Василия Егоровича Долгоусова на фронт не взяли. Не дал председатель колхоза. «Если вы его заберете, нам никуда не бывать!»

Он остался единственным на всю округу мастером по строительству и починке мостов. Вот у него-то в северной вологодской деревне и нашел Николай Житьев работу и пристанище.

Хорошо живет Василий Егорович Долгоусов.

И скотинка во дворе мычит да блеет, петух кричит. Сад-огород. Специалист единственный на всю округу. Устроитель мостов. И Никола Житьев при нем в подмастерьях. Есть чему поучиться.

И тут однажды приходит к Долгоусову молодая женщина. И такая она красавица, что у Николы Житьева поплыла голова. Чувствует, еще немного и вовсе себя потеряет.

Что за чары невидимые распространяют вокруг себя эти женщины? Попадется навстречу такой красавице мужик либо парень – атаман, ухорез, забубенная головушка, который с роду никому ни в шапочку, от одного взгляда которого соперники ниже травы, тише воды становятся, а красавица только бровью поведет – и нет больше атамана и ухореза. Есть послушная покорная овечка.

– Нет ли тебе, Василий Егорович, вестей каких от сотоварища твоего Ястребова. —Спрашивает она удрученно.

– Нет, Платошенька ни единой вестиночки. Как угнали его из Архангельской тайги в Сибирь, так, как в воду канул. Трудно ему с таким характером выжить в лагере. Он, Платошенька, трудно. Где бы голову склонить, он ее подымает…

– А мне – то куда, Василий Егорович, деться? Ни жена, ни вдова, ни невеста. Из-за свадебного стола да в кутузку. Как была батрачкой в его хозяйстве, так и осталась батрачкой. Детей в детский дом прибрали.

– Вот уж не знаю, Платошенька, – отвечает Василий Егорович.– А ты замуж выходи. Я бы тебя взял, да стар уж я для тебя. Вот разве помощника моего завлечешь?

А чего завлекать, коли вот рядом за столом сидит Никола Житьев уже завлеченный? С языком деревянным.

– Мне бы, Василий Егорович, поросенка забить надо, – говорит Платонида.

– Шкуру сдавать надо, да и налог заплатить. Надо так делать, чтобы никто не спроведал. Иначе фининспекторы тут же припрутся.

– Завизжит поросенок-то, все-равно услышат.

И тут Никола язык во рту отмочил:

– Я зарежу. У меня не пикнет.

Посмотрела Платонида на Николая оценивающе и говорит:

– Я не знаю, как вы это сделаете. Но пойдемте ко мне на двор, покажу поросенка.

…Поросенок был не велик. Николай наносил в бочку воды, окунул в воду поросенка и в воде перерезал ему горло. Без единого звука прошла все эта операция.

Платонида отрезала хороший кусок мяса Житьеву за старания. И потом всю жизнь почему-то сожалела, что мало мяса дала.

Хотя Долгоусов с Житьевым не успели это мясо на щи переварить, как любовь установила свои порядки.

Николай перебрался на жительство к Платониде. Но проблема осталась: кто такой этот Житьев? В переселенцах не числится, никогда в этих краях не жил, в общем, неизвестно откуда взявшийся человек.

То и дело, прихватят его «органы» – и каталажку. Кто такой, откуда взялся. Так они его бы пристроили: в России много мест, где рабочие руки нужны. Или в Сибирь, или в Архангельск на лесопильный комбинат…

Но тут же Платонида бежит выручать его. Придет к начальнику милиции и в слезы: