Леонид Корогодский - ЕВРЕЯМИ СТАНУТ ВСЕ

Сложно быть Зеноном в нашем прямолинейном мире.

Первый же доклад,

который Александр услышал в Институте,

обнадежил его ссылкой на парадокс Зенона.

Кремень занимался доказательством того,

что жизни на Земле нет,

даже растительной.

Выглядело это вполне логично.

Какова доля Земли во Всей массе Космоса?

Ноль целых, ноль десятых,

тысячных и миллиардных.

Вероятность, возникновения Земли

пренебрежимо мала,

в сущности, равна нулю.

Этой Земли-песчинки практически нет,

ее невозможно даже разглядеть.

Ноль целых и еще длиннющий ряд нулей после запятой.

И как на такой песчинке

вообще может что-то появиться?

Это совершенно нереальный Переход,

он невероятен, невозможен.

То, что мы видим, слышим и едим —

это иллюзия,

странный мираж,

бессмыслица,

каменный сон.

Существует же парадокс Зенона о том,

что никто и никогда не догонит никакую черепаху.

И неважно, что он ее догонит.

Существует строгое логическое доказательство.

Кремень был прямым потомком

тех самых заполняющих Галактику

аристократических Камней.

И потомки тех самых древних Камней

не оставили попыток

во что бы то ни стало,

любой ценой,

хотя бы сейчас

доказать свою правоту.

Александр от этой идеи был в полном восторге:

каменный парадокс

давал надежду защитить диссертацию

на парадоксе Зенона.

Попробуй доказать,

что ничего нет

и диссертацию защитить,

и академиком стать,

и финансирование получать.

А это направление Кто-то поддерживал,

загадочно и непонятно.

Но Наука и должна быть загадочной и непонятной.

Это вам не Стену или Башню из камней сложить.

Это Наука!

Сам Кремень излучал принципиальность и

почти Всегда голосовал против.

Он был чужой в этой

податливой,

мягкой,

желейной,

органической цивилизации.

Но нельзя сказать, что Кремень

был совершенно чужд компромиссам.

Когда заходила речь

о размножении, эротике, даже сексе,

Кремень, совершенно не смущаясь,

с великолепным спокойствием

вел Всех в музей камней

и с азартом демонстрировал

самые прочные и драгоценные

алмазные и бриллиантовые

семьи электронов и протонов,

и их легкомысленно-неустойчивые радиоактивные связи.

Кстати, и личная жизнь

у него складывалась превосходно.

Он увлекался, конечно же,

скульптурой

и мог воплотить

в мраморе, нефрите, хрустале, малахите

любую свою мечту и фантазию.

У него даже был молодой,

довольно успешный ученик.

Он доказал,

что весь мир состоит

из одного электрона,

который движется

со сверхсветовой скоростью по Вселенной

и точкой, носящейся по объемному, многомерному экрану,

изображает нашу жизнь.

А иначе, как объяснить, что Все электроны

как близнецы,

похожи друг на друга.

Гора родила электрон,

но какой.

Его и звали Электрон,

и сам он был таким живчиком-электроном,

за мгновение оббегающим весь Институт.

Он метеоритом влетал в комнату,

пожимал руки

одновременно Всем сотрудникам,

разговаривая сразу со Всеми,

захлебываясь от своих

так медленно текущих слов,

брызжа глаголами и идеями,

желая заниматься Всем,

сделать Всё.

Глядя на него, казалось,

что, действительно,

ни для кого другого

места во Вселенной

уже не осталось.

Подозревали, что он вообще никогда не спал.

Как же может заснуть Электрон,

один образующий Вселенную?

С глубочайшим презрением относился ко Всем,

кто ограничивал себя скоростью света —

примитивные создания.

Маленький, худенький,

Электрон все время двигался, подпрыгивал и говорил,

Кремень неподвижно молчал.

При этом они прекрасно ладили

и понимали друг друга,

почти никогда не разговаривая,

переглядываясь и кивая.

Это вселяло надежду

на единство противоположностей,

а не только на их борьбу.

Стараясь вникнуть

в образ и мысли Зенона,

Александр забрел в университетский отдел древних рукописей

и натолкнулся на незаметную дверь,

выглядевшую, как стена.

Из проступающих греческих букв

на еле заметной старинной табличке

Александр полупрочел-полуугадал

свое имя.

Неужели что-то

из Александра Македонского?

Отодрав старую дверь,

он будто вошел

в сгоревшую Александрийскую библиотеку,

в ее технический музей.

Там была перекочевавшая из Приседающего Дома

чудом воскресшая рукопись

и модели почти Всех дошедших до нас

машин и механизмов Герона Александрийского.

Тут же рядом некто Конфуций описал,

как мухи обнаружили рукопись,

которая активировала призрак Герона.

Александр разглядывал модели

и читал описания.

Можно было разжечь

на храмовом алтаре огонь

и возносить игрушечные молитвы богам,

залить в пересохшие сосуды воду и вино,

засыпать новый песок,

заменить истлевшие веревки

и снова смотреть

величественные греческие трагедии,

слушать предсказания оракулов

из храмов-рычагов

и свистящих чайников-птиц.

Автоматизированный храм,

к воротам которого

подходит жрец,

возжигает на алтаре священный жертвенный огонь

который, где-то за кулисами,

греет воду.

Та нагревается и расширяется,

переливается в другой сосуд,

пересыпается песок,

под тяжестью которого

веревки натягиваются на блоках,

медленно и торжественно,

с паровой органной музыкой,

открываются храмовые ворота.

Огонь слабеет и затухает,

воздух и вода охлаждаются

и возвращаются обратно,

ворота храма закрываются

до следующей службы.

И это означает,

что жертвы и молитвы приняты

и благополучная жизнь продолжается.

Если что-то заедало

и ворота не открывались,

то журили нетвердых в вере прихожан.

А после незадачливый храмовый механик получал взбучку за то,

что недосмазал, недопрочистил, недокрутил.

Очень уж сильно его, конечно, не наказывали —

высокой квалификации и деликатности

требовала эта профессия.

И эта идея Герона, судя по всему,

применялась.

Раскопан археологами такой автоматизированный храм.

И тут же сосуды

для превращения воды в вино,

автомат для продажи воды,

святой воды,

торговый автомат,

пожарный насос,

хитроумные фонтаны.

Мир мечты продолжался в автоматическом театре:

веревки на блоках, гирьки, грузы.

Шары падали на медные листы,

раздавался гром,

пар выходил из трубочек

и свистел на все лады.

Еще и в Средние века

над Героном ехидно посмеивались,

кивали на на так и не сбывшуюся

паровую машину,