Вадим Голубев - Стукач. Роман

К шестнадцати годам парень стал завидным женихом. В шестнадцать его женили на неграмотной соседке Дуняше.

– Не интересна она мне! Ничего не знает и знать не хочет! – попытался возразить жених.

– Зато работящая! Дом и скотину в порядке держать будет. – ответил отец. – Да и лишние трудодни нам не помешают. Жаль храм божий закрыли! Придется оформлять брак в сельсовете, а не венчаться перед алтарем. Блуд это в глазах Господних! Ну, да у Бога дней много! Простит! Не по своей воле такая свадьба.

– По мне, лучше бы ее вообще не было, – про себя подумал Колька, но промолчал.

Свадьба Кольке не запомнилась. Нудятина в сельсовете. Хмельные мужики и бабы, везшие новобрачных в дом Казаковых, верещавшие дурными голосами похабные частушки. Богатый стол в доме (постарался дядя). Немногочисленные гости. Хоть теперь все Казаковы были членами колхоза, однако относились к ним с подозрением – род мельников, водивший дружбу с нечистью. Плюс один брат – кулак, хоть и бывший, другой – подкулачник. Потому явилась на пиршество лишь близкая родня. Даже закоренелые халявщики, не пропускавшие ни одной свадьбы, ни одних поминок, не явились за дармовыми выпивкой и угощением. Колька потянулся, было, к стакану с самогоном. Крепко получил от отца по руке. Когда остался наедине с женой, не знал, что с ней делать. Предоставил инициативу Дуньке. На утро мать вывесила на ворота простыню с кровавым пятном, а пришедшим опохмелиться выставили бутылку «магазинной» водки с красным бантом на горлышке. На сей раз новобрачному дали напиться до блевотины. После Колька жил с молодой, не любимой женой, оказывая ей внимания, лишь когда похоть скручивала его.

В семнадцать лет у Казакова-младшего появилась первая дочь, в восемнадцать – вторая, в девятнадцать – третья. Вдруг грянул призыв в армию. До этого военком входил в положение, давал отсрочку. Теперь не помогли даже деньги (раньше хватало выпивки, лучшего в хозяйстве гуся, пары уток).

– План призыва не выполняем! Не выполним – меня под трибунал отдадут! Признают саботажником, вредителем, или иностранным агентом! К стенке поставят! Дай хоть тысячу рублей – не возьму! Люди нужны! – отодвинул он платок с десятью рублями.

– Как жена с тремя детьми справляться будет? Кто их кормить станет? – обозлился Николай.

– Колхоз прокормит!

– Чем? Палочками в бригадирской тетрадке?! – еще более завелся призывник.

– Вражьи твои слова, парень! Не трудности с призывом – ты бы у меня отсюда в НКВД поехал! Эй, дежурный! Запереть его! Я подумаю: куда тебя на перевоспитание отправить!

Многодетного папашу отправили на перевоспитание в Забайкалье. Прощаясь, родители сумели сунуть ему бутыль самогона, сало, колбасу собственного изготовления, вкуснейший хлеб, который пекла мать. Пока катили армейскими грузовиками до Пензы, пили, не просыхая. Там качавшихся новобранцев забили в вонючий, сразу же заблеванный, загаженный ими вагон. Началось путешествие почти через всю страну. По пьянке проспали Урал. Зато потом дивились зелено-золотой тайге, могучим сибирским рекам. Теперь, когда все было выпито, оставалось лишь любоваться красотами Родины. За Иркутском поезд пошел вдоль бескрайнего озера Байкал с его чистейшей лазурной водой.

– Славное море, священный Байкал… – затянул кто-то в восторге от увиденного.

– Х… тебе в жопу, чтоб ты не скакал! – ответили в рифму откуда-то с верхней полки.

Часа через три остановились на станции со странным для русского слуха и глаза названием Улан-Удэ.

– Улан-Удэ, Улан-Удэ – потеряешь там м…э, – прокомментировал склонный к стихотворству новобранец станционную вывеску.

– Не хочу в Улан-Удэ, берегу свои м…э! – продолжил сам собой возникшей стишок еще один парень.

– Не желаю из Удов возвращаться без м… ов, – завершил третий «шедевр» народного творчества.

В Улан-Удэ никого не оставили. Поезд дошел до Читы. Несколько вагонов погнали на Дальний Восток. Вагон оставили в Чите. Остальные погнали на юг. Колькин вагон нудно привезли на китайскую границу, на станцию Отпор (ныне Забайкальск – авт.). Размяться на станции не дали. Погрузили в машину, покатили в безымянный военный городок, затерянный в холмистой степи. Попарили в бане, одели в новое обмундирование: хлопчатобумажные гимнастерку, галифе, ботинки с обмотками, шлем с красной звездой. Сытно, но не вкусно накормили кашей с красной рыбой – кетой, от которой страшно захотелось пить. Повели в отдельно стоявшее здание учебной команды.

– Как у нас в Пензенской области! – глянул в окно Колька на побуревшую осеннюю степь. – Только горок нет – сплошная равнина.

– Горки эти называются сопками, товарищ красноармеец, – кинул на него взгляд вошедший командир с прямоугольниками на малиновых петлицах. – Только в отличии от вашей Пензы морозы здесь зимой сорок градусов! Ну, ничего, служим! Защищаем рубежи Родины от японских милитаристов и их приспешников из марионеточного государства Маньчжоу-го.

Слово «марионеточное» никто не понял. Капитан продолжил, рассказывая о традициях полка, сожалел, что не довелось принять участия в боевых действиях на монгольской реке Халхин-Гол против японских оккупантов. Разъяснил международную ситуацию. Объявил, что месяц новобранцы будут проходить «курс молодого бойца», затем их распределят по ротам. После беседы служивых разбили на группы, развели по комнатам учить текст Военной Присяги.

Началась учеба. С утра голыми по пояс бежали километр. Затем физзарядка. Потом упражнения на спортивных снарядах: отжимания на турнике, упражнения на брусьях и кольцах, прыжки через «козла» и «коня». Старослужащие солдаты помогали, терпели неуклюжесть «молодых», поскольку сами три года назад были такими же неумехами. Зато старшина Лифанов спуску не давал. Замешкался боец – получал удар увесистой палкой по спине или заднице. Также гонял Лифанов на полосах препятствий. Не взлетел на двухметровую стену, повис на ней – колотушка дрыном «для ускорения». Отставшие в беге на следующее утро «отрабатывали» кросс в шинелях с полной выкладкой и противогазах. Когда вечерами возвращались со строевых занятий недалеко от столовой старшина приказывал:

– Запевай!

Измотанные парни затягивали усталыми голосами.

– Отставить! – приказывал Лифанов и обращался к строю. – Товарищи красноармейцы! Меня ужин будет ждать хоть до глубокой ночи. А вам, если будете петь козлиными голосами, придется лечь спать голодными. Запевай! Мою любимую!

– В целом мире большом нету силы такой, чтобы нашу страну сокрушила. С нами Сталин родной и железной рукой нас к победе ведет Ворошилов, – взлетала над солдатскими головами недавно сочиненная, но ставшая любимой всем народом песня.