Альбина Гумерова - Перед солнцем в пятницу

– Хороший ты, Иван, – сказал он, будто бы с грустью…

– Откуда знаешь?

– Вижу!.. Марью тебе надо.

– Не суку?

– Это ты сам решай. Я же тоже думал, что моя не блядь.

Виктор взял стакан:

– За твою светлую голову, отец! И за хозяйку твою.

Старик хотел было выпить, уже и рот раскрыл, но вмиг озверел:

– За нее пить не буду! – крикнул он обиженно, размахнулся и швырнул рюмку о стену туалета.

– Ты чего, отец?.. – растерялся Виктор.

Но старик не ответил, пошел в туалет, рывком открыл дверь и силой захлопнул ее. Виктор опрокинул в себя уже, должно быть, третью или четвертую рюмку и почувствовал, что совершенно не пьян, будто воду пьет. Хотел было уйти, вовсе уехать, но не смог сдвинуться с места, так и сидел за столом, пока дед не вышел.

– Не пил за ейное здоровье? – спросил он обиженно.

– Не пил.

– А за что пил?

– За твою светлую голову.

– Тебе тоже придумать надо, как заработать, если тут жить собрался. В город мотаться далековато.

– Мне денег не надо. От них зло.

– Это верно. Но жрать что-то надо.

– А я картошку жрать буду! Которую вы на моем участке сажать собрались.

– Дык мы для себя садить будем.

– Тогда я сам вас изведу.

Старик аж весь засиял:

– Нравишься ты мне, Иван. Свой ты какой-то. Родной будто.

И тут Виктор почувствовал, что он в глубоком хмелю. Дед дал ему сигарету, они закурили.

– Ну, добить надо, – сказал старик, тряся бутылкой, на дне которой плескалась жидкость.

– Не, мне хватит, – ответил Виктор.

– Оставлять нельзя, примета плохая. Ну, за руки мои пили, за голову тоже. Давай выпьем за тебя. За твою жопу!

– Почему за жопу? – вяло возмутился Виктор.

– Чтоб не пришлось ее из всяких передряг вытаскивать. А чего ты так смотришь? За что еще пить? За здоровье твое? Так ты и так как бык. Умом, я смотрю, ты не блещешь, руки у тя из жопы растут – ворота и те приварить не сумел. Только за жопу и остается.

Виктор не выдержал и засмеялся – уж больно чудной был старик.

– Не хочешь пить за жопу, давай… – он засучил рукав и выставил кулак, согнув руку в локте. – Чтоб стоял хорошо.

– За это выпить – святое дело. Хотя я и так не жалуюсь.

– Раз не жалуешься… Давай тогда… бог с ней! За здоровье моей хозяйки!..

И он чокнулся с Виктором и опрокинул рюмку в себя. Виктор посмотрел в сторону туалета, куда давеча улетела рюмка, и тоже выпил, но через силу – в него уже не лезло.

– Помрет если – кто за мной ходить будет? Ты, что ли?! – дед съел последний огурец и утер рот рукой. – А теперь идем!

– Куда?.. – слабо спросил Виктор.

– Как куда? На кладбище!

– Сейчас?!

– Покажу, какой памятник надо будет, – дед взял Виктора за предплечье и приподнял из-за стола.

Они пошли к воротам. Виктора заносило чуть вперед, дед остановился и вслед ему посмотрел:

– Слабак ты, оказывается, Иван!

Дед повел его вглубь огорода, в котором аккуратно была вспахана земля. Бурая, казалась она ласковой постелью. «Так бы и упал в нее, матушку-землю…» – подумал Виктор и поразился тому, что именно такими словами и думает: «матушка-земля»… И тут же почувствовал холодную воду на лице и жесткую ладонь деда, которая утирала его.

– Длань свою… отними… от лика моего!.. – пробурчал Виктор и поразился еще больше, будто это не он такие слова сказал.

– Длань! Лико! Слова-то какие знаешь! Иван и есть! – и долго-долго умывал его холодной водой, пока Виктор не взбодрился.

Дед подвел его к веревкам, на которых сушилось белье, утер первым же попавшимся – ночной рубашкой Марии Ивановны, не снимая, только прищепки отскочили.

– Все-все, отец. Я сам.

Через забор Виктор увидел, что вышла на крыльцо Мария Ивановна, она вытряхивала какой-то половик. Увидела их, улыбнулась и закивала.

– Пирожки – объедение! – крикнул Виктор, и женщина закивала еще охотнее и заулыбалась шире.

– Идем! – скомандовал дед.

Виктор потянул на себя калитку – открывалась она и правда тяжело.

– Работничек! Куда собрался?

– Сам же сказал, на кладбище!

– А это, – дед показал рукой на сварочный аппарат, – тут оставишь? А дождь пойдет?

И они понесли сварочный аппарат к деду в сарай, под крышу. Там дед показал своему «Ивану» некое сооружение, сколоченное из досок.

– Это вот форма. Для памятника. Я сколотил. Вон полиэтилен. Подстелешь его, на ровную поверхность, – дед потряс кривым указательным пальцем, – положишь эту вот хреновину и зальешь, понял? Как застынет – сломаешь каркас. Как намешать, покажу, когда трезвый будешь. Там голова нужна.

И они отправились по деревне в сторону кладбища. Улица Ласточкина с домами номер один и двадцать семь располагалась чуть дальше от прочих домов. На отшибе, почти у самого леса. Когда вышли на центральную улицу, Виктор увидел, как бесцельно слонялись куры, сидели возле некоторых домов старухи, а главное, звонко галдя, носились туда-сюда дети, кто в чем, а некоторые босые, чумазые, лохматые, но веселые – все. Виктор не смог не улыбнуться.

– А вот тут, – хвастался дед, – тоже блядь живет. Так себе, мертвая. Кстати, Марьей звать. Теперь совсем старуха, хуже моей, хотя моложе. А там, вишь, крыша синяя, эта получше была. Сиськи крепкие, веселые такие! Розовые, теплые, сладкие, как поросята молочные! Ох, любил я их жамкать, передать не могу! А как скачут они!..

– Ты всю деревню, что ли, поимел?

– Ну не всю!.. Только этих двух, – не без гордости сказал дед. – Третья еще была, но онауже в ящик сыграла. Тоже, кстати, я памятник отливал.

По дороге, если собака какая попадалась, дед садился и ласково трепал ее, давал облизать свое лицо, а с людьми не здоровался почему-то. И они с ним тоже. Только с любопытством осматривали Виктора и шли дальше. Да и встретилось-то им всего два-три человека, хотя шли они довольно долго. Улица недлинная оказалась – ее они прошли быстро, но надо было еще вдоль трассы шагать.

– Чтоб пешком донес меня, понял?! Я в машине трястись не хочу, – только и сказал дед, пока они шли по обочине.

Кладбище находилось в поле. Оно, как и деревня, было небольшим, без общего забора, просто надгробные камни с оградками.

– А вот и она. Третья моя бл… Ладно уж, Марья. О мертвых либо хорошо, либо… Давай тут присядем. Устал я, – и он улегся на траву и левую ногу поднял. – Помоги-ка мне задрать на оградку, отекла, зараза.

Виктор помог, затем взглянул на памятник. Женщину звали Любовь. Имя ее было крупнее, чем фамилия и отчество. Годы жизни недалеко друг от друга ушли.

– Молодая еще, Любовь… – грустно констатировал Виктор. – А отчего умерла?

– Убили, – ответил дед, глядя в небо.

– Кто?!

– Муж. За измену.

– Почему не тебя, а ее?

– Хороший вопрос. Очень правильный вопрос. Надо было меня убить. А ее просто побить, – старик задрал и вторую ногу тоже, оградка мелко пошаталась и едва слышно прозвенела. – Наверно, трус потому что.