Михаил Гундарин - Говорит Галилей

Плохо при этом – разумные ограничивающие рамки тоже быть должны! – если фельетонный стиль не более чем подделка. Как у популярного некоторое время назад Х. Мураками. Подделка изысканная, не спорю. Но, может быть, даже слишком изысканная, совершенная. Когда копия становится лучше оригинала – это уже отдельный сюжет, это игра, сегодня не актуальная, да и вообще глупая. Фельетон же подделывать и вовсе нелепо, все равно что рисовать фальшивый советский рубль. Да, высоко я жанр не ставлю. Он на многое и не претендует. Но хочется какой-то подлинности, а не ее имитации. Хочется, чтобы пишущая машинка или компьютер не новой модели стучали без передышки, чтобы папиросный дым вился кольцами, а окно выходило на заснеженный пригорок или освещенный луною темный сад. Вот такая мечта. Такое русско-японское начало (модная в 90-е годы параллель, «Особенности нац. охоты-рыбалки», Пелевин и др.).

И тот рассказ, который вы прочтете, надеюсь на это, будет таким же. Подлинным и искренним. Что, усилю мысль, по-моему, не очень плохо. Даже, мне кажется, и хорошо. Но вот чего там не будет, так это всяческой чуши, связанной с насилием, патриотизмом и поисками действующего героя. Если мои слова про подлеца-«патриота» еще можно отнести к запальчивым и даже провокационным, то вот про авторов таких «р-революционных экшенов» говорю прямо: подлецы. И одно радует – уже непопулярные в нынешней обстановке всеобщей нормализации подлецы.

Соблазнительно и гнусно современное насилие, фельетонное в плохом смысле слова, то есть неглубокое, но насыщенное!

Мне ли не знать про насилие – как знает у нас в России всякий, имеющий несчастье отличаться от всех остальных. Вот еще одна обманка: если я отличаюсь, то неужели от всех сразу? И вот такая ерундовая вещь, как мой принцип выбора сексуальных партнеров, определяет отношение ко мне общества! Смешно! В моей жизни секс никогда не занимал особенного места. И ведь понятно же, что у многих так, а весь секс-бум не более чем индустрия, очередной способ делания больших денег. Что это имеет общего с сугубо индивидуальной, единственной и неповторимой маленькой смертью, как называют оргазм французы! Увы, и это талантливое определение просто затерто до дыр. Все той же индустрией культуры, мелющей всех нас поминутно в своих жерновах. Если вдуматься – смерть-то есть смерть, большая, маленькая, неважно. Все равно муки ада, постоянное уничтожение и постоянное же воскрешение для следующей тут же новой смерти.

Так что я на невинных мальчиков не покушаюсь, мне вообще нравятся люди более взрослые. Говоря «люди», то есть приравнивая «man» (homini) к «man» (masculinum, латынь абсолютно произвольна), я невольно становлюсь в сексистский ряд. Но честное слово, это тоже случайность, такая же, как сам мой выбор, как моя внешность, в общем, завидная. В двух словах: мой рост – 185 см, вес стараюсь держать в норме, нижнюю половину лица мне закрывает густая черная борода, а большую часть верхней – очки в тяжелой оправе.

Но вернемся к литературе, а в частности, к нижеследующему рассказу. Я думал об эпиграфе, но на ум приходили только слова И. Бабеля, которые один из моих любимых писателей Г. Газданов поставил эпиграфом к первому изданию своего романа «Ночные дороги»: «И, вспоминая эти годы, я нахожу в них начала недугов, терзающих меня, и причины раннего, ужасного моего увядания».

Но для возможной интриги говорю сразу – этот эпиграф мною был отвергнут как слишком понятный, слишком раскрывающий суть и даже сюжетное движение моего романа-фельетона. Может быть, я угадал и логику Газданова, не публиковавшего эпиграфа в книжных изданиях?

Так вот, рассказ пойдет о простых вещах. Просто хроники одного человека в одном времени. Такой вот конституционный принцип (один человек – один голос). Голос у каждого из нас один.

И мог бы этот человек-голос начать вот как: «В 1987 году, когда мне было девятнадцать лет, старая жизнь закончилась, и началась новая. Совсем иная. И не только у меня». Так что обещанный рассказ будет посвящен этому перелому, этому осознанию, отбору из миллиона случайностей одной, только одной, но – ставшей судьбоносной.

Еще один, почти последний, пример. Гораздо позже описываемых событий, в 1997 году, я перенес непростую операцию. Прошла она к тому же неудачно, так что врачи всерьез беспокоились за мою жизнь. Я очнулся во время затянувшейся процедуры, прямо на операционном столе – и это было ужасное пробуждение! Дикая боль и невозможность в буквальном смысле пошевелить ни рукой, ни ногой. Тут же мне дали новый наркоз, но эту секунду или даже миллисекунду я никогда не забуду. Вот такой же миллисекундой, только растянувшейся очень надолго, и стали для меня поздние восьмидесятые годы. Для меня ли одного?

Опасный переход. – Н. Ростова и дед Щукарь. – Первые потери. – Как я не спас котенка. – Я помню этот торшер! – Я краду белый карандаш. – Главные книжки детства. – Набоков и география. – Новая история на заднем сиденье. – Как дела, брат?

Я учился в трех школах. Все они были похожи одна на одну в общем, но в частностях существенно различались. Поступил я в школу номер 68. Поступил рано, в шесть лет. Не то чтобы отличался какими-либо выдающимися способностями, просто не с кем было меня оставлять. Школа была построена за 10 лет до моего в нее прихода – в 60-х годах, по типовому для того времени проекту. Так же как следующие мои школы, совершенно одинаковые, под номерами 84 и 88, были типовыми проектами уже 70-х.

В школу нужно было ходить через улицу Петрова с чрезвычайно оживленным автомобильным движением. Улицу, очень опасную даже по тем временам! Плюс хозяйственный магазин, один из самых больших в городе, рядом со школой. Туда все время парковались какие-то тяжелые машины. Контейнеровозы и прочие. При этом, конечно, в самом магазине было шаром покати. И еще – с той стороны, откуда я приходил, были все небольшие, так называемые «частные» дома. А напротив громоздились дома ранних и средних шестидесятых. Было похоже, что вот этот вал, этот поток массовой застройки накатывался на «частный сектор», но остановился перед улицей Петрова (на четной ее стороне). На нечетной стороне родители снимали комнату у старых знакомых, ожидая квартиру в новостройках от отцовского завода.

В общем, если удавалось миновать машины, идущие слева направо, потом трамваи, потом машины справа налево, появлялся шанс добраться до школы. Трехэтажной, кирпичной. С кирпичной же полуверандой – стеной, выступающей от основной стены вдоль крыльца на пару метров. Из нее, следуя неясным законам эстетики, строители убрали несколько кирпичей в произвольном, но как бы шахматном порядке. (Такое же оформление можно встретить у некоторых пятиэтажек-«хрущевок». ) На стене школы красовалась мозаика, изображающая спутники, чертящие трассирующие орбиты, космонавтов в шлемах, все это почему-то бирюзового цвета.