Михаил Гундарин - Говорит Галилей

В школе запомнились большие картонные плакаты, помещенные под стекло на стенах, разделяющих классы и коридоры. Кажется, там были нарисованы герои народных сказок, но и литературные герои тоже. Не помню, имелось ли там что-нибудь вроде первого бала Наташи Ростовой, но вот дед Щукарь был точно. Я уже знал, кто это такой (кино, наверное, смотрел), о чем и рассказал своим одноклассникам. Они, кажется, не поверили. Но прочитать все равно не могли – не умели. Я был в этом смысле единственным в классе исключением, несмотря на свои шесть лет. Но все равно ребята были интересные. Мы с ними по большому счету ладили. Хорошо прошел Новый год, что-то было такое маскарадное, очень весело. Помню, один парень рассказывал, в школьной столовой, что летом к ним в пионерлагерь приезжали настоящие итальянцы. Мы радостно, вдруг возникшим хором стали кричать дразнилку в рифму – «чао-какао!».

Родители были с утра до вечера заняты на своих заводах, поэтому приходилось мне нелегко. Допустим, утром мать меня переводила через все эти дороги, но возвращаться приходилось мне самому. В продленке же я оставаться решительно не хотел. Там было очень тоскливо, толклись все время какие-то незнакомые, из параллельных классов, люди. Но и дома тоже веселья было мало. В первый же месяц я потерял портфель. Просто забыл его где-то между школой и домом. Остановился передохнуть – и забыл. Благо улица (вернее, проезд Ракетный) была маленькой, портфель нашелся. Тогда, кстати, ранцев не было, все больше портфели. Очень похожие на взрослые. И костюм у меня был, как у взрослого, – темно-коричневая двойка. Синюю школьную форму ввели позже.

Если я умудрился потерять портфель, то про потерю ключей и говорить было нечего. В итоге мне их вешали на шею на длинном шнурке, который я умудрялся терять тоже. Но вот доходил я до двора, отпирал калитку – а во дворе жила большая овчарка по кличке Лорд. Я ее ужасно боялся. Конечно, это был мирный пес, он норовил меня облизать, но нередко валил на землю. И я боялся подняться. Лежал на не мощеном, разумеется, дворе, пока Лорд не отходил по каким-то своим делам. Тогда я бочком, бочком шел к дому и пытался открыть замок. Тоже получалось, между прочим, через раз.

Дома меня ждали несколько кошек и много котят. Я их, признаться, тоже боялся. Помню такую картину – совсем маленький котенок запутался в бахроме покрывала, свисавшего со старого дивана, и стал задыхаться, как в удавке. Его даже вырвало. Я все это наблюдал, чуть не плача. Может быть, даже и заплакал. Но освободить котенка не мог – боялся. За это мне еще и влетело. Между прочим, моя боязнь Лорда доходила даже до такой степени, что я боялся и выйти в туалет, который (как во всяком частном доме) был на улице. Приходилось терпеть – что получалось не всегда. Собственно, я и из класса стеснялся попроситься выйти. Случались поэтому и конфузы.

В этой школе я учился до весны. Тогда отцу наконец-то дали двухкомнатную квартиру в новом доме на окраине, и мы переехали туда. На новоселье нам подарили самодельную чеканку с изображением страшного, вроде ацтекского, идола. А сами мы купили торшер.

Торшер был хорош – два усеченных конуса, соединенных вершинами на манер песочных часов. Самый большой, нижний конус, обтянутый пластиком, имевший проволочное основание, был бел. Он расширялся книзу на манер юбки. Под ним на маскирующемся под бамбуковое основании-палке были две лампочки, направленные вниз. Палка вырастала из внушительного, обвязанного по боковой грани золотой пластинкой-лентой круглого основания. Заканчивалась эта палка на высоте, наверное, метра семидесяти круглым, значительно меньшего диаметра, чем основание, металлическим кожухом. Как раз из него и торчали две (или даже три) лампочки книзу и одна – кверху. Ее закрывал верхний, маленький конус-абажур ярко-красного цвета. Имелись также два длинных шнурка, один белый, другой красный, с продолговатыми пластмассовыми наконечниками соответствующих цветов на конце. Соответственно, после того, как дернешь за белый, загорались лампочки под нижним абажуром – яркий свет. Кажется, там было все-таки три лампочки. Верхний абажур создавал рассеянный, интимный свет.

Квартира наша была, как я уже говорил, двухкомнатной. Комнаты раздельные. Одну отдали мне. С непривычки я долгое время боялся спать один. Потом научился читать под одеялом. Комната была довольно узкой. Один ее торец, противоположный окну, занимал платяной шкаф. В окно, лишенное и форточек, и подоконников, упирался письменный стол. Его покупка была целым событием! Он был обтянут специальной мебельной бумагой светло-коричневого цвета, с древесными как бы прожилками. На верхней плоскости лежало полупрозрачное оргстекло, которое отец принес с работы, а под ним – розовая карта СССР.

Зайдя в комнату, нужно было совершить ловкий маневр между шкафом справа и спинкой дивана прямо. Диван доходил не до самого окна, и поэтому образовывался чрезвычайно уютный закуток, ограниченный спинкой, подоконной батареей и боковиной письменно стола. Там я любил сидеть, прислонясь спиной к батарее, греясь, читая или играя.

Напротив кровати на стене, сверху донизу, размещалась так называемая (даже в артикуле) «полка школьника» – система лакированных полок разной длины и ширины, крепящаяся на вертикальных металлических носителях с помощью довольно остроумной системы кронштейнов. На полке были все книги, тетради, а в том ее месте, которое примыкало к письменному столу, стоял радиоприемник, включающийся в сеть. Сначала однопрограммный, потом – трех. Я чрезвычайно любил радио. Читал, рисовал исключительно под него. И ничему оно не мешало. Особенно, конечно, любим был «Театр у микрофона» и час детских программ, «Клуб знаменитых капитанов» да даже и «Радионяня». Мораль ее и полезные советы меня мало касались, мне нравились именно голоса ведущих и их странные имена – если не ошибаюсь, двух ассистентов ведущего звали Лившиц и Левенбук. Фамилию ведущего, обладателя чудесного, бархатистого голоса, звучащего и во многих других передачах, я сейчас не вспомню. Просто она относится, видимо, к тому сорту слов, которые или помнишь навсегда, или забываешь сразу. И это равно несущественно – они всегда остаются с тобой.

Весной я перевелся в школу номер 84, где учился до окончания первого класса. Школа была типового проекта уже 70-х, совершенно минималистского. Несколько бетонных кубов, соединенных между собою, а сверху полностью покрытых многочисленными камушками, навечно влипшими во внешнюю облицовку. Как, собственно, и мой девятиэтажный дом. Мы, протягивая руку с лоджии, бывало, отламывали эти камешки и швыряли их вниз, пытаясь попасть в кого-нибудь.

Особенно мне эти полгода пребывания в 84-й ничем не запомнились. Разве что тем, что там я познакомился со своим лучшим школьным другом Евгением Б. Я пришел в школу чуть раньше, он – чуть позже. Я спросил его, новичка, в каком доме он живет. Он ответил – в сорок первом. То есть там, где и я! Совершенно театрально я развел руками и грохнулся на пол. Вроде как от изумления. И, кстати, мои одноклассники эту эмоцию и этот спектакль поняли вполне.